Я вздохнул. Фрэнни была права. Я давал ребенку слишком много информации. Ей не нужно было в трехлетнем возрасте знать о гермафродитах. В почти четырехлетнем. Мне было, наверно, семь или восемь, когда отец рассказал мне об этом.
– Правильно, – сказал я. – Положи ее в сумку, и давай поищем еще.
– Ладно.
Она вскочила на ноги и снова побежала впереди меня. Я старался держаться поближе к воде, заливавшей мне ноги. Между моим отцом и мной была одна большая разница, подумал я. Он был водопроводчиком и имел свое дело, которое успешно вел. Он кормил и одевал меня. Быть может, я рос и не в богатстве, но никогда не знал нужды. Он не подвел меня, как я сейчас подводил Беллу. Больше всего я хотел стать человеком, которым мой отец мог бы гордиться. Не очень-то я в этом преуспел на настоящий момент!
Честно говоря, будь сейчас жив отец Робин, я бы попросил у него помощи. Он был богат. В контракте, который он заставил меня подписать, говорилось, что я никогда не буду иметь дело с ней самой. И я по-прежнему был так зол на нее, что скорее обратился бы к кому угодно, только не к ней. Но, думаю, ее отец не был бы так жесток, чтобы отвернуться от родной внучки, если бы она голодала.
Впрочем, это уже не имело значения. Он умер. Мама всегда читала некрологи, чтобы убедиться, что ее друзья еще живы. Я словно вдруг онемел, услышав, что он умер. Мы с этим человеком не любили друг друга. Я понял его, впервые держа на руках Беллу. Я чувствовал необходимость и потребность ее защищать. Ради ее благополучия я пошел бы на все. Это и делал отец Робин. Защищал свою дочь. Тогда я его понял, хотя от ненависти не избавился.
Мы с Беллой понаблюдали за дельфинами и пеликанами, а потом собрались домой. Я испытывал такое удовлетворение на пляже, такую отстраненность от проблем, что автоматически направился к нашему сгоревшему дому. Но тут же опомнился, и мы пошли к дому Фрэнни. Сумка на моем плече стала тяжелее.
По дороге с пляжа возвращаться в реальную жизнь, мне казалось, гораздо тяжелее.
Глава 6
Робин
Доктор Макинтайр помог мне подняться со смотровой кушетки.
– Посидите в приемной, пока я поговорю с вашим отцом, – сказал он.
Я посещала его много лет подряд, и всякий раз он заканчивал осмотр разговором с моим отцом, но на этот раз я почувствовала что-то особенное. Папа открыл передо мной дверь, и, проходя мимо него, я подняла глаза и увидела лицо столетнего старика. Он еще не успел закрыть дверь, когда я услышала слова доктора Макинтайра: «Я нахожу ее состояние значительно худшим, чем оно было у вашей жены в ее возрасте».
Я прошла по коридору в приемную, с трудом передвигая ноги, словно на них налипли пуды грязи. Ответ отца я не слышала, да я и не могла его расслышать. Я была в шоке. Ведь я это знала. Разве в глубине души я не боялась, что судьба моей матери, умершей в двадцать пять лет, станет и моей судьбой? Я знала, что мне хуже, чем полгода назад. Я никогда не могла бегать так быстро, как мои друзья, или ездить на велосипеде. Но теперь от малейшего усилия я чувствовала одышку и головокружение. Вчера,