– Словом, та еще семейка! – с пылом и пафосом произнес Анджей Маркович и перевел дух. – Пробы ставить негде. А уж Катюша с ее сверхразвитым, чудовищным промискуитетом… Ошибка природы! Не фатальная, но все же – ошибка. Досталась Алексею подруга жизни, а ведь предупреждали его, дурака. В том числе и я предупреждал.
«Что верно, то верно, – мысленно согласился Гуров со своим собеседником. – Вся семейка хороша, а дело Геннадия Загребельного есть смысл поднять из наших баз данных. Но, уверен, если копнуть поглубже личные дела остальных воспитанников специнтерната… Думаю, что там еще и не такое можно обнаружить! Кстати, относительно Екатерины Федоровны, – совсем любопытное получается замечание! Если перевести на русский язык загадочное слово „промискуитет“, то получается, что супруга Алексея Давиденко была готова переспать с кем угодно, когда, где и как угодно. Что добавляет перчика в и так довольно острое варево. Но сам-то Сарецкий как в этом контексте выглядит!..»
– Достаточно, Анджей Маркович, – остановил Гуров не в меру расходившегося обличителя. – Вернемся к другому, чисто психологическому вопросу, поверьте, он важен. Вы говорите, что взгляды Алексея Борисовича на педагогическую теорию и практику были еще радикальнее, чем ваши. Куда ж радикальнее, а? Не любите вы детей, господин Сарецкий. Терпеть не можете, если по правде сказать! Как же так? Как же вы с ними работаете? Как с подростками работал Давиденко? Вас послушать, так патроном вашего совместного детища – я «Палестру» имею в виду – впору считать Карабаса-Барабаса из сказочки про Буратино! Ненависть обычно порождает ненависть. И страх. Его боялись?
Анджей Маркович Сарецкий дробно рассмеялся. Смех его оставлял очень неприятное впечатление: словно рептилия мезозойская вдруг захохотала.
– Ах, господин полковник! Почему-то считается, будто хороший педагог и воспитатель должен испытывать к воспитуемым нежные чувства, – с неимоверным сарказмом сказал он. – Это законченная чушь, недоразумение чистой воды. Вы же не станете утверждать, что души не чаете в своих подозреваемых? В трупах, уликах, вещественных доказательствах и прочих малопривлекательных особенностях вашей профессии? Или взять хирурга! Что он, плачет от умиления при виде гангренозной язвы? Ампутированной конечности? Вонючего гнойного перитонита?
«Какой же ты дурак, – подумал Гуров. – Настоящий врач ставит себя на место больного, мучается его болью и страдает его страданием, иначе это не врач, а коновал. Да, он именно что любит больного! А уж про наши ментовские дела… Станислав бы тебе объяснил! Нет, что с глухим о музыке говорить!»
– И только мы – учителя, воспитатели, педагоги – должны сюсюкать и носиться со стервецами, попавшими к нам в обработку, как дурни с писаной торбой! – соловьем заливался