– Вообще-то… Я бы съел чего-нибудь, – признался Боголюбов. – Вы поймали меня как раз на пути к магазину.
– Хорошо. Сейчас станем обедать.
И ушла куда-то. Через минуту загремела посудой. Боголюбов еще раз прошелся взглядом по стенам. Стены как стены. Аккуратно выкрашены лимонной краской. Под ногами паркет, старинный, сейчас такого не делают. Ковер цвета лимонного с синим. Шторы на окнах, что и абажур, оранжевые, красиво подхваченные. Посуда в горке самая обычная. Стекло, недорогой фарфор, какие-то фарфоровые статуэтки. И что странно, ни одного портрета, фотографии, картины. Ничего! Безлико как-то, пусто. Как в гостинице.
У него вон тоже теперь стены безликие. Без характерных признаков присутствия чьего-то счастья. Соседи убрали вещи, фотографии. Еще предстояло спросить, куда они все это подевали. А может, эта дамочка распорядилась, а? Она как-то уж слишком уверенно ждала его у подъезда, словно знала точный час его возвращения.
Так, стоп! А не она ли тот самый благодетель, что выхлопотала для него условно-досрочное освобождение? УДО.
Он встал и пошел на звон посуды, решив уточнить. Не то чтобы разволновался. Просто разожгло любопытство.
Дама хлопотала в большущей кухне с дубовой мебелью. В центре такой же большущий стол темного дерева, семь стульев по кругу. Точно такой же оранжевый абажур над столом, такие же шторы, но стены не лимонные, темнее. Ковра не было. И овального дивана тоже. Вместо него между окнами стояло два изящных креслица и кофейный столик. На нем ничего не было. Зато на обеденном появилось все на две персоны. Боголюбов запаниковал. Он последние семь лет манерничать разучился. Жрал все больше из железной посуды. Или из пластиковых стаканчиков, если получалось запарить «бомжа».
А тут! Белоснежные салфетки в хрустальном колечке. По две вилки слева, нож и ложка справа. Красивые большие тарелки одна на другой.
Дама его появлению не удивилась. Проворно доставала из духовки и шкафа какие-то судки, гремела кастрюлями.
– Вас как зовут, уважаемая? – спросил Боголюбов, вдруг рассмотрев, что под балахоном она стройная, грудастая и длинноногая. – Меня-то вы отлично знаете.
– Да, вы даже представить себе не можете, насколько я вас хорошо знаю, – кивнула она. – Меня зовут Алика. Можно Аля.
– Фамилия у Алики имеется?
Имя ему вдруг понравилось. Необычное, экзотическое, мягкое. Он проговорил его несколько раз про себя, имя тут же прижилось.
– Есть. Гладьева. Это по мужу. – Ее согнутая над духовкой спина напряглась, и следующие слова она произнесла с болезненным надломом в голосе: – Раньше я была Верещагина. Потом стала Гладьевой. Теперь снова Верещагина.
– Развод?
Зачем спросил? Ему-то что? Хотя Верещагина ему понравилась больше Гладьевой.
– Нет. То есть да, поначалу. Потом… Потом все изменилось, но… Я запуталась настолько, что… Что мне понадобилась ваша помощь. И я добилась вашего освобождения. Вот…
Она