Что ж, я сидела и недвусмысленно пялилась на него.
В какой-то момент я быстро оглянулась и вздрогнула. Теперь Гас стоял перед стеклянными дверями. Он поднял свою кружку, как будто хотел произнести за меня тост. Увидев поднятую в ответ мою кружку, он зашаркал прочь.
Если Гас Эверетт уже приступил к работе, мне тоже нужно было поторапливаться. Я открыла ноутбук и уставилась на прежний документ, который тщетно просматривала последние дни. Любовь с первого взгляда. В романах Августа Эверетта не было романтических встреч, это уж точно.
Что же там было? Я не читала ни одного из них, ни «Рошамбо»[24], ни «Откровений», но прочла достаточно рецензий, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Люди принимают неправильные решения по вполне понятным и даже правильным причинам. Но часто люди принимают правильные решения по совершенно неправильным причинам. И при этом получают то, что хотели, даже если это в конечном счете и уничтожает их.
Какие-то замкнутые семьи, в которых царят извращения.
Ну, у меня-то в этой сфере никакого опыта не было вообще! Боль пронзила меня насквозь. Это было похоже на первые несколько секунд ожога, когда вы не можете сказать, жар это или холод, но знаете, что в любом случае без повреждений не обойдется.
Воспоминание о моей ссоре с мамой после похорон отца поднялось, как приливная волна.
Жак уехал в аэропорт в ту же секунду, как закончилась траурная служба, чтобы поскорее вернуться на работу, и потому полностью пропустил разборки с Соней. А как только Соня сбежала, мы с мамой тоже не задержались там долго.
Мы ругались всю дорогу до дома. Нет, вернее, я ругалась. Многие годы я испытывала чувства, которые сейчас предпочла бы не испытывать. Годы предательства вынудили уйти эти чувства.
– Как ты могла скрыть это от меня? – кричала я, сидя за рулем машины.
– Она не должна была приходить сюда! – говорила мама, закрыв лицо руками. – Я не могу говорить об этом, – всхлипывала она, качая головой. – Я не могу!
С тех пор на все мои слова она мне так и отвечала. «Я не могу говорить об этом. Я не могу говорить о нем в таком тоне. Я не собираюсь говорить об этом. Я не могу».
Я должна была понять. Мне следовало бы больше заботиться о том, что чувствует мама.
Это должно было стать тем моментом, когда я повзрослела. Я крепко обнимала ее, обещая, что все будет хорошо, и принимая ее боль. Вот что взрослые дочери делают для своих матерей. Но там, в церкви, я разорвалась пополам, и все выплеснулось из меня на всеобщее обозрение.
Сотни ночей я предпочитала не плакать. Тысячи мгновений я волновалась