А вот лицо жены он помнил хорошо. Шагит отыскал пачку пожелтевших уже фотографий. Он перебирал их осторожно, разложил на столе. Чернокосая девушка ест яблоко, обнимает ствол дерева…
Баня уже подошла, Шагит разделся, набрал в тазик воды. Долго и тщательно мылся, разбрызгал пену по стенам. В предбаннике на лавочке осталась чистая ветхая одежда, которую он собирался надеть. В холодильнике стоял торт. А половики и коврики так и висели на заборе.
2007
Стакан из-под кефира
Перед сном мать давала сыну чуть теплый кефир в граненом стакане. Степа выпивал и долго смотрел на стакан – после кефира он очень интересный, не то что после молока. Степе почему-то нравились белые прожилки, которые оставались на стакане после кефира, даже не просто нравились – радовали его, вызывали необъяснимый приступ счастья, а вот почему – он не знал.
В гостиной отец смотрел телевизор и, постелив на пол газетку, большой лохматой щеткой начищал обувь всей семьи. В кухне мать громко домывала посуду. В маленькой комнатке бабка, укладываясь ко сну, едва слышно не то ворчала, не то молилась.
За ночь стакан из-под кефира подсыхал. Утром Степан открывал глаза, брал стакан, бережно касался белых дорожек. В комнату входила мать, вешала на стул одежду для сына и уносила стакан из-под кефира. Как же Степе не хотелось отдавать его, но мать свою он и обожал, и побаивался, а потому не противился, чтобы лишний раз не огорчить ее, не любил, когда она бывала печальна или сердита.
– Пусть сам одевается, не помогайте! И постель сам пусть заправит.
Мать спешила на кухню, где на медленном огне жарилась, чуть подрагивая, яичница. Бабушка вздыхала, стоя в дверях детской, глядела какое-то время на внука:
– Сам, Степушка, давай сам, да… Ты уже большой!
Очень хотелось ей одевать Степушку самой, но она покорно проходила мимо его комнаты и принималась высматривать иной повод побыть полезной. Рано овдовела, собственным сыном насладиться не успела, да и не умела, а теперь изнывала от желания приласкать внука, как-нибудь позаботиться о нем и о его отце… Но сноха приучила мужа не только гладить рубашки, но и пылесосить по выходным ковры. Мать Степы ковры обожала: она закрыла ими вполне приличный еще линолеум и стены тоже ими завесила.
Степе нравилось смотреть, как крепкое желтейшее, словно осколок солнца, сливочное масло в горячей каше «Дружба» становится золотистой лужицей.
– Ешь-ешь, стынет! – некстати торопил отец, уминая яичницу прямо со сковороды.
Завтракали скоро, непременно с хлебом, для сытости.
Шарф мать завязывала слишком туго – у Степы аж дух перехватывало. В лифте от тусклого света было почему-то больно глазам. А на улице ему хотелось лизнуть сосульку, нырнуть в сугроб! Но отец, пока вез сына на санках, все время оборачивался. Однажды Степка откусил кусок сосульки и бережно катал его во рту до самого детского сада.
На