– Вы видите, – причитала теща, – что здесь совершенно негде, некуда… Анечка не пишет с прошлого ноября. Вы не знаете, как она?
– Я в феврале получил от нее письмо из Анжу, – легко солгал Остромов. – Пишет, что ездила к морю.
– Но как же, – запричитала теща, – я бывала в Анжу… Я вывозила ее… В Анжу еще холодно даже в мае, и там нет моря…
– Она ездила к морю, а потом поехала в Анжу, – пояснил Остромов. Чертова география, никогда не знал ее. В Анжу виноделие, как не быть морю? – Пишет, что здорова. Письмо у меня, но я не получал еще багажа.
– Но вы видите, – причитала теща, – у меня негде, совершенно негде… Я была бы счастлива, я помню, что вы для нас сделали, но я никак…
– Речь идет о трех, много пяти днях, – твердо сказал Остромов. – Но вы должны понять… я здесь не просто так…
Теща схватилась за грудь.
– Боже мой, – зашептала она, – но здесь невозможно…
– Все возможно, – беспечно сказал Остромов. – Кстати, я вам привез!
Он извлек шаль.
– Это прелестно, прелестно, – зашептала теща, обдавая его несвежим старческим дыханием. – Но умоляю, не сейчас. Поймите, я окружена такими, такими людьми…
– Вы не знаете, какие люди ходят по пятам за мной, – страшным голосом проскрежетал Остромов. – И если эти люди возьмут меня в клещи, поймите, я не могу гарантировать, что они не тронут вас…
Теща позеленела.
– Но что… что вы можете о нас сказать? Анечка выехала совершенно законно…
Она и теперь любила дочь больше, чем себя, и прежде испугалась за нее. Ужасно это самопожертвование, особенно в людях ничтожных, прикрывающих свое ничтожество бантиком родственной любви.
– Не в Анечке дело. Поймите. Если доищутся до меня, за мной пойдут все. Вы знаете, что я человек непростой. Я нужен им весь, целиком, со всеми способностями, связями, документами. Мне сейчас притаиться на пять суток, после этого доживайте как вам угодно…
– Боже мой, – хрипела теща, – но если донесет кто из соседей!
– Это моя забота. Вы сами знаете, что соседи не донесут.
– Пять дней, – лепетала она.
Он кивнул. За пять дней она привыкнет – старики, которым не с кем выговорить страх и беспомощность, привыкают к любому собеседнику, даже и к мухе.
– Я вам денег дам, и у меня есть мыло, – сказал он уже буднично.
Михаил Алексеич жил на Спасской, нового имени которой Поленов не признавал. Жил он с Игорьком, которого