Уже после его смерти (он покончил с собой, едва я достиг тринадцати лет) я с изумлением обнаружил, что он позабыл (или намеренно не захотел) запечатлеть присутствующего у Караваджо златокудрого ангела с крылышками, но вместо него на заднем плане холста очень мелко изобразил будто крадущуюся фигуру мужчины с посохом наперевес…
Повторюсь, поначалу я понятия не имел, кем эти трое – мальчик, старик и таинственный человечек в кустах (явно отсутствующий у Караваджо) – доводятся друг другу, а когда подрос и узнал, вся эта история с закланием любимого существа во имя неопределенных предпочтений, помню, не вызвала у меня ничего, кроме ужаса и содрогания…
Итак, размышлял я, сидя в кресле, подобная греза, как явление девы во сне или наяву, могла бы со мной приключиться в пору канувшей в Лету юности, когда меня жгло и томило страстное желание любить.
Я не уставал боготворить моего доброго ангела Машеньку, и сама мысль о другой женщине, пускай и совершенной, представлялась мне абсурдной и невозможной, – однако ж…
Едва я уснул – она мне явилась!
Самое для меня удивительное – это то, что я совершенно не удивился, увидев ее в своем кресле – голышом, свернувшуюся калачиком и с тем же чуть насмешливым выражением лица, какое у нее было и наяву.
Я молчал.
И она молчала.
Я смотрел на нее с удовольствием и, кажется, не пытался скрыть восхищения.
Я по-прежнему не понимал, кто она и как оказалась посреди ночи одна у меня в кабинете; при этом меня не заботило, какую угрозу сулит мне ее появление: ведь она могла оказаться заурядной воровкой или даже убийцей; или в любую минуту могли появиться жена или сын – и я бы не знал, что говорить и что делать…
Тем не менее я был по-мальчишески рад, что мы с нею совсем одни.
Я молча подвинулся к стенке, освобождая для нее местечко на постели рядом с собой.
Мгновения не раздумывая, она нырнула в мои объятия и увлекла за собой в пучину наслаждения…
Не случись того, что случилось чуть позже, я бы мог, подобно царю Соломону, посвятить этому моему неожиданному и восхитительному любовному переживанию стихи или прозу, напоенные негой и страстью той фантастической ночи (о, я бы, наверное, отыскал слова для описания нашего нескончаемого безумства – будь я, повторюсь, к тому расположен!).
Но вот уже ночь истончилась.
Светало, когда я, абсолютно без сил, в сладостной истоме откинулся на подушках и попытался перевести дух.
Сердце радостно билось в груди, впервые за долгое время я не чувствовал тяжести своего тела.
И самого времени!
Мне было легко, от меня отступили, казалось, все страхи и комплексы, я себе нравился, и я собой был доволен.
Меня уже не заботило, откуда взялось это совершенное