Замираю у дверей, отшатываюсь, влипаю в стену. Кто-то шурудит ключом в замке. Как же я, дурак, не учел одного: Макс работает рядом и на обед может прийти домой. Драгоценности я уложил в кейс, пистолет сунул в карман. Драться с Максом в мои планы не входит, но не стрелять же?! Он крепкий, гад, каждый день мускулы качает, когда разделывает туши. Поэтому остается мне одно: ударить точно.
Дверь открывается, Макс передо мной. Я бью рукояткой пистолета ниже уха. Будто всю жизнь этим занимался. Мясник падает, кажется так и не увидев меня.
И далее все идет по ранее намеченному плану. Захожу на почту в посылочное отделение, беру плотную бумагу, заворачиваю в нее обувную коробку. Получается аккуратная бандероль. Я своим корявым почерком подписываю ее: «Балушу Борису Борисовичу». Но в общую очередь к приемщице не становлюсь, выхожу на улицу, сажусь в троллейбус и еду к знакомому уже мне ювелирному магазину.
Я в добротном летнем костюме, в огромных, на пол-лица, солнцезащитных очках. Я совершенно не похож на питекантропа, сбегавшего отсюда с чулком на голове месяц назад.
– Девочки, добрый день. Директор у себя? Борис Борисович?
Продавщицы хором отвечают: «Нет» – и подозрительно смотрят на меня. Они теперь на всех смотрят подозрительно, так что я не придаю этому особого значения.
– Передайте ему…
Брать намного приятней, чем отдавать. Настороженность пропадает. Они улыбаются:
– Что сказать? От кого?
– Внутри записка.
Записка действительно есть. В ней лишь два слова: «Отдающий долги».
Вот теперь наконец всё, теперь я могу начать жить по-новому. Драгоценности возвращены, пленница Настя освобождена, остается лишь отвезти ее в больницу к Бабашвили. Сегодня же вечером надо съездить туда, обо всем с ним договориться. Плата? Деньги Эммы и Толика у меня лежат почти нетронутые. Правда, я так и не рассчитался за покупки с Викой, не до того было. Но это даже к лучшему: мы встретимся еще раз.
Домой прихожу в пять вечера. Настя докладывает: никто не звонил, хотя телефон теперь и включен, и никто не приходил, за исключением бабы Вари. Та приносила картофельные блины.
– Вы о чем-то говорили с ней?
Настя нерешительно пожимает плечами.
Ясно, был разговор. О чем?
– Настя, мне сейчас все надо знать, понимаешь?
– У бабы Вари странный вкус. Она о тебе говорила: «Хоть и страшненький, но порядочный, душевный…»
– Плохой вкус? Ты сомневаешься в моей порядочности?
– Да нет, я о другом. Какой же ты страшненький? У тебя лицо такое… благородное, вот!
Я беру из стола конверт со своими старыми снимками и топаю в ванную. Нет желания рассматривать фотографии при Насте. Включаю душ, открываю конверт.
Господи, неужто жил такой на земле?
Щелкаю зажигалкой и подношу угол конверта с содержимым к огню. Сгорает Гнусавый. Сгорает все мое прошлое, я не хочу о нем вспоминать. Илье Сергеевичу скажу