Через какое-то время Ингер снова заснул.
– Ложитесь, я посижу с ним, – предложила Прекраса. – Вы ведь чай ночь не спали.
– Ох, истовое слово! – простонал Ивор.
От усталости, от тревоги и облегчения его теперь разморило, и он клевал носом.
– Но ты смотри! – сказал Ратислав, подавляя зевок. – Если что, сразу буди нас!
– Да, буди скорее! – подтвердил Ивор с лихорадочной бодростью.
Чувствовалось, что он и правда взбодрился и с неохотой отходит от Ингера, боясь пропустить признаки благоприятной перемены.
Гуннора с самого начала заподозрила неладное. Не то что заподозрила – была уверена. Она было расслышала, как дочь до зари ушла из дома, но потом снова заснула. Когда начало светать, Прекрасы в избе не оказалось. Одеваясь, Гуннора обнаружила исчезновение своего гребня и вспомнила, как ее разбудило движение. Но сразу искать было некогда – нужно голову чесать, печь топить, кашу варить, будить Гуньку, чтобы гнал скотину в стадо… Хрок жил небедно, коров у него было две, да пять свиней, да полтора десятка овец и коз.
– Долбушка наша пропала! – с возмущением и обидой доложил Гунька, вернувшись в избу.
Он собирался поудить рыбу в любимом месте, но выйти туда оказалось не на чем.
– Как так? – удивился Хрок.
Уже несколько дней в Выбутах не бывало чужих, а из своих разве кто возьмет?
Гуннора выразительно посмотрела на него: она и сама уже подумала проверить долбушку, но сын ее опередил. Хрок все же сходил к иве на берегу, под которой летом хранил свое суденышко. Долбушка, конечно, не появилась, зато, вернувшись домой, он молча вручил жене ее костяной гребень: нашел в дупле той самой ивы.
Зажав гребень в руке, Гуннора села и потрясенно уставилась на мужа.
– Это она, – вымолвила женщина наконец. – Подалась… сама.
– Куда?
– В Плесков. К тому… князю молодому. Что захворал.
– Чтоб ему кукнуться! – не сдержался Хрок. – Я сейчас поеду и привезу ее! У Пиряты лодку возьму…
– Не надо, – Гуннора встала и остановила его. – Подожди. Я на заре вечером… сызнова схожу. Я ведь сказала ей, что ему не жить. Но она…
Гуннора посмотрела на гребень в своей руке. Дочь знала, для чего, кроме простого расчесывания волос, ей служит этот гребень, и мать понимала, для чего Прекраса его брала.
Но к чему привела ее выходка? Ехать в Плесков, чтобы лечить заведомо умирающего, почти то же самое, что умереть вместе с ним. Но едва ли дочь настолько потеряла голову, что захотела такой смерти! Раз она все же уехала к больному князю – не добилась ли она от берегинь какого-то другого ответа? Более благоприятного, оставляющего надежду? У Гунноры кружилась голова при этой мысли – от волнения, от страха, от изумления, она сама не понимала. Хрок бранился, разгневанный своеволием дочери – где же это видано, чтобы молодая