– Шабаш!..
На функциональной кровати мужчина средних лет с присосавшимися змейками проводов больше не подавал признаков жизни. Глаза закрыты, лицо без единой кровинки, словно гипсовая маска, отражение иного мира. Грудь обманчиво размеренно вздымалась, но то лишь механизм дышал за больного через вставленную в рот пластиковую трубку интубации. Только само сердце газло всему работало чётко, как ему и положено по жизни, заставляя световой зайчик на экране прыгать через невидимый барьер смерти.
Персонал возле койки, два реаниматора, анестезиолог и медсестра уже не воспринимали его живым человеком. Клетки коры мозга пациента необратимо погибли, и перед ними находился уже некий биологический субстрат, телесная оболочка, лишённая наполнявшей её совсем недавно личности, что на языке реаниматоров называется просто «аппаратом сердце-лёгкие».
– Что ж, случай как раз подходящий … – внезапно озвучил Зиновий Александрович и без него засевшее в голове Стаса.
Заведующий отделением, точнее исполняющий его обязанности, снял марлевую маску, вытер пот со лба под накрахмаленной шапочкой и демократично предложил, уверенный наперёд в общем ответе:
– Так что? Звоним? Все согласны?
«Ну, Зина-Зинуля, зачем спрашивать? И так всё ясно! Зачем время терять?» – ничего не произнося вслух, поморщился Станислав.
Из института экспериментальной реаниматологии просили о каждом подобном факте сообщать в любое время суток. После почти часовой борьбы за жизнь тело удалось завести, заставить биться сердце, дышать лёгкие, но клетки мозга успели безнадёжно погибнуть – произошла декортикация, никаких шансов на возвращение к прежней жизни. В обиходе о подобных пациентах говорят: «овощ», «растение».
Зиновий вернулся через несколько минут.
– Сейчас подъедет Павловский из Центра регенерации, аппарат не отключать. Аллочка, как давление?
Сестра прижала к локтевому сгибу безразличного ко всему больного пьезоэлемент, накачала манжетку и бодро сообщила высветившиеся цифры:
– Сто двадцать на семьдесят.
– Так. Можно передохнуть, только установи на сатурацию кислорода и давление через каждые пятнадцать минут. Софья Андреевна, сообразите, пожалуйста, чайку.
Женщина-анестезиолог привычно кивнула и бесшумно удалилась из реанимационной. Кто же лучше её сможет сейчас это сделать?
– Зиновий Александрович, там ждёт его жена…
Зиновий двинулся было за Софьей Андреевной, но, вспомнив что-то, чертыхнулся вполголоса и остановился.
– Аллочка, будь другом, передай, пусть подождёт. Подробностей не надо, сообщи только – состояние крайне тяжёлое. И чтоб не ушла, пока не приедет профессор, может понадобиться её письменное согласие. Ну, сама знаешь, что сказать…
Исполнительная медсестра посмотрела на заведующего преданными глазами: эх, если бы не работа…
– Хорошо, Зиновий Александрович, сейчас! Уже иду, лечу-лечууу…
Глубокая ночь. Все нормальные люди давно спят перед новым рабочим днём на просторах одной шестой части суши во всех часовых поясах, даже на Камчатке и Дальнем Востоке, самых близких к наступлению утра. Только где-то неугомонно трудятся ночные бригады на заводах непрерывного цикла, стерегут небесные границы дежурные смены ПВО, а морские глубины бороздят грозные рыбины атомных подлодок. Взлетают и садятся в сигнальных огнях самолёты на военных аэродромах и в гражданских аэропортах. Нарушая покой опустевших проспектов, спешат к неведомым целям частники и такси с зелёными глазками, светящимися и погасшими. Одинокие запоздалые пешеходы возвращаются откуда-то по замершим улицам и площадям громадного города, неся в себе воспоминания недавнего и заботы о будущем. Вялотекущая ночная жизнь огромного Мегаполиса, погружённого в царство сна, нереального иллюзорного мира, исчезающего с рассветом в водовороте движения… Но сейчас глубокая ночь царит повсюду, она одна безраздельно властвует над городом, не деля ни с кем ни одной его пяди.
Только здесь в ординаторской полуподвального этажа реанимации не спят трое мужчин и женщина в белых халатах. Кто-то заваривает чай, кто-то озабоченно перебирает бумажные ленты и подшитые листы – детальное отражение последних дней и часов мужчины с только что умершим мозгом. Один из присутствующих – доктор медицинских наук, профессор Павловский. Он закончил осмотр безнадёжного по всем обычным показателям пациента и теперь, сидя за столом, сосредоточенно через стёкла очков с тонкой позолоченной оправой сверяет данные. Ленты кардиограмм вьются по столу перед ним змеиными кольцами, с которыми он расправляется будто современный витязь от медицины. Впрочем, вид у него вовсе не богатырский, худощавый подвижный мужчина с поредевшей, начинающей седеть шевелюрой. Остальные со скрытым нетерпением ждут вердикт светила науки, борются каждый по отдельности с настойчиво подкрадывающейся дремотой.
Бодрствуют