– Если сердитесь, то не сердитесь, – сказал он, – я ведь сам знаю, что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни. Я, может быть, иногда очень странно говорю…
И он решительно сконфузился.
– Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? – строго и привязчиво начала Аглая: – и не беспокойтесь, пожалуста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
– За что ты всё злишься, не понимаю, – подхватила генеральша, давно наблюдавшая лица говоривших, – и о чем вы говорите, тоже не могу понять. Какой пальчик и что за вздор? Князь прекрасно говорит, только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда начал, то смеялся, а теперь совсем осовел.
– Ничего, maman. – А жаль, князь, что вы смертной казни не видели, я бы вас об одном спросила.
– Я видел смертную казнь, – отвечал князь.
– Видели? – вскричала Аглая: – я бы должна была догадаться! Это венчает всё дело. Если видели, как же вы говорите, что всё время счастливо прожили? Ну, не правду ли я вам сказала?
– А разве в вашей деревне казнят? – спросила Аделаида.
– Я в Лионе видел, я туда с Шнейдером ездил, он меня брал. Как приехал, так и попал.
– Что же, вам очень понравилось? Много назидательного? Полезного? – спрашивала Аглая.
– Мне это вовсе не понравилось, и я после того немного болен был, но признаюсь, что смотрел как прикованный, глаз оторвать не мог.
– Я бы тоже глаз оторвать не могла, – сказала Аглая.
– Там очень не любят, когда женщины ходят смотреть, даже в газетах потом пишут об этих женщинах.
– Значит, коль находят, что это не женское дело, так тем самым хотят сказать (а, стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете?
– Расскажите про смертную казнь, – перебила Аделаида.
– Мне бы очень не хотелось теперь… – смешался и как бы нахмурился князь.
– Вам точно жалко нам рассказывать, – кольнула Аглая.
– Нет, я потому, что я уже про эту самую смертную казнь давеча рассказывал.
– Кому рассказывали?
– Вашему камердинеру, когда дожидался…
– Какому камердинеру? – раздалось со всех сторон.
– А вот что в передней сидит, такой с проседью, красноватое лицо; я в передней сидел, чтобы к Ивану Федоровичу войти.
– Это странно, – заметила генеральша.
– Князь – демократ, – отрезала Аглая, – ну, если Алексею рассказывали, нам уж не можете отказать.
– Я непременно хочу слышать, – повторила Аделаида.
– Давеча, действительно, – обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), – действительно у меня мысль была, когда вы у меня