Всегда насмешливый, подчас остроумный, парижский рабочий ловко схватывает комическую сторону вещей и в политических событиях преимущественно ценит забавную сторону или слишком резкие проявления какого-либо события. Его очень забавляют нападки депутата или журналиста на какого-либо министра, но мнения, защищаемые министром и его противниками, мало интересуют рабочего. Споры с перебранками его занимают, как спектакль в Амбигю.[21] К рассуждениям с разными доводами он совершенно равнодушен.
Этот характерный склад ума проявляется также в приемах и манере споров у рабочего, и их можно наблюдать в политических народных собраниях. Он всегда разбирает не значения данного мнения, а только достоинства того, кто это мнение излагает. Его может увлечь только личный престиж оратора, а не рассуждения его. Он не нападает, собственно, на мнения оратора, который ему не нравится, а набрасывается исключительно на самую личность оратора. Честность противника в споре сейчас же подвергается сомнению, и этот противник должен считать себя счастливым, если его просто обзывают негодяем и, кроме брани, он не получит в голову чего-либо другого. Споры в политических собраниях, как известно, неизменно сводятся к диким перебранкам и потасовкам. Это, впрочем, порок расы, а не исключительно рабочего класса. Многие не могут слушать человека, высказывающего несогласное с их взглядами мнение, и не оставаться внутренне убежденным, что он круглый идиот или гнусный злодей. Понимание чужих идей было всегда недоступно для людей латинской расы.
Импульсивный, беззаботный, подвижный и буйный характер парижских рабочих всегда им мешал вступать в сообщества, как делают то английские рабочие при больших предприятиях. Эта упорная неспособность делает их беспомощными при отсутствии общего над ними руководительства и в силу только этого обрекает их на вечную опеку. Они ощущают