– Так-так-так, – рассмеялся я. – Ну ты даешь.
– Тссс! – Тирнан поднял руки и оглянулся на дверь.
– Кого я вижу! Гопник собственной персоной!
– Да заткнись ты, пожалуйста, тут же Ричард…
– Выглядишь лучше, чем я ожидал.
– Тоби. Послушай. Нет, ты послушай… – Он вытянул руки перед картиной, и отчего-то казалось, будто он пытается ее прикрыть (“Картина? Какая картина?”): – Если все откроется, мне крышка, меня никто и никогда уже…
– Да боже мой, – перебил я, – успокойся ты.
– Картины ведь хорошие. Правда хорошие. У меня не оставалось другого выхода, будь они мои, на них никто и не взглянул бы, ведь я учился в художественной школе…
– Ты рисовал только за Гопника? Или за других тоже?
– Только за Гопника, клянусь.
– Гм.
Я посмотрел через его плечо.
Типичный Гопник: на толстом слое черной краски процарапаны два отчаянно дерущихся пацана, за ними – стена детально прорисованных балконов, на каждом из которых разворачивается колоритная сценка. Долго же он, должно быть, ее рисовал.
– И давно ты это придумал?
– Да не так чтобы… – моргнул Тирнан. Его буквально трясло от волнения. – Что ты намерен делать? Ты…
Наверное, мне следовало отправиться прямиком к Ричарду и рассказать ему обо всем или хотя бы под благовидным предлогом изъять картины Гопника из экспозиции (выдумать, например, что враги напали на его след – да тот же передоз лишь придал бы ему привлекательности). Но мне, признаться, такое даже в голову не пришло. Все шло отлично, все причастные были счастливы донельзя; прикрыть лавочку значило бы испортить настроение куче народу, причем, на мой взгляд, безо всякой веской причины. Да и с этической точки зрения я тоже сочувствовал Тирнану, поскольку никогда не разделял страсти среднего класса к самобичеванию и не считал, что тот, кто беден и склонен по мелочи нарушать закон, каким-то чудесным образом оказывается достойнее прочих, глубже черпает из источника истинного искусства и лучше знает жизнь. В моих глазах ценность выставки оставалась той же, что и десять минут назад, если же публике угодно не замечать удивительных картин прямо перед глазами, а вместо этого она предпочитает гоняться за какими-то отрадными иллюзиями, якобы скрывающимися за полотнами, так мне-то что за дело.
– Расслабься, – сказал я (жестоко было бы мучить его молчанием). – Не буду я ничего предпринимать.
– Правда?
– Клянусь.
Тирнан судорожно вздохнул.
– Ладно. Ладно. Фух… Ну и напугал ты меня. – Он выпрямился, окинул взглядом картину, похлопал по верхнему краю, словно успокаивая всполошившееся животное. – Они же хорошие, правда? – спросил он.
– Ты лучше вот что, – ответил я. – Нарисуй серию