Талькава, видимо, стало тревожить какое-то необычное явление. Он часто останавливал лошадь и поднимался на стременах. Большой рост давал ему возможность окинуть взором обширное пространство, но, должно быть, не замечая ничего, что могло бы объяснить ему происходящее, он снова пускал свою лошадь вперед. Проехав с милю, он останавливался, а затем, отделившись от своих спутников, отъезжал на несколько миль то к северу, то к югу, после чего опять становился во главе отряда, ни одним словом не выдавая ни своих надежд, ни своих опасений. Такое поведение Талькава заинтересовало Паганеля и обеспокоило Гленарвана. Он попросил ученого узнать у индейца, в чем дело.
Паганель тотчас же обратился к Талькаву за разъяснениями. Индеец ответил, что он не может понять, почему почва так пропитана влагой. Никогда еще, с тех пор как он служит проводником, не случалось ему видеть, чтобы почва была до того размыта. Даже в период сильных дождей по Аргентинской равнине всегда можно было пробраться.
– Но чему же приписать эту все возрастающую влажность? – интересовался Паганель.
– Не знаю, – ответил индеец, – да если бы и знал…
– А разве горные речки во время сильных ливней не выходят из берегов?
– Случается.
– Так, может быть, это происходит и теперь?
– Может быть.
Паганель принужден был довольствоваться этим полуответом. Он сообщил Гленарвану результаты своего разговора.
– А что советует Талькав? – спросил Гленарван.
– Что надо делать? – спросил Паганель патагонца.
– Ехать быстрее, – ответил индеец.
Совет этот легче было дать, чем выполнить. Лошади быстро утомлялись, ступая по земле, уходившей из-под их ног. Местность все понижалась, и эта часть равнины представляла собой огромную лощину, куда быстро могли нахлынуть соседние воды. Поэтому следовало, по возможности, скорее выбраться из этих низких мест, которые при наводнении не замедлили бы превратиться в озера.
Поехали быстрее. Но будто мало было той воды, по которой шлепали лошади: около двух часов пополудни разверзлись хляби небесные, и хлынул потоками тропический ливень. Укрыться от этого потока не было возможности. Оставалось одно: стать философами и стоически переносить его. На пончо всадников стекала вода со шляп, словно с переполненных желобов крыш. С бахромы седел струились ручьи. Всадники, осыпаемые брызгами, летевшими из-под копыт лошадей, ехали как бы под двойным ливнем – с небес и с земли.
Промокшие, окоченевшие от холода, измученные усталостью, наши путники к вечеру добрались до какого-то жалкого ранчо. Только очень неприхотливые люди могли видеть в этом ранчо убежище, и только путешественники, находящиеся в отчаянном положении, способны были укрыться в нем. Но у Гленарвана и его спутников не было выбора, и они забились в эту заброшенную лачугу, которой пренебрег бы последний бедняк-индеец.