Это упрек того типа, что бросает священнику Панлю – героический доктор Риэ («Чума» Камю), глядя на труп ребенка. «Этот, надеюсь, ни в чем не успел согрешить?» Пафос доктора состоит в том, что надо делать дело сегодняшнего дня, а рассматривать чуму как наказание Божье – непродуктивно. Камю не дает возможности священнику ответить так, как следует ответить священнику; с течением времени Панлю просто вливается в отряды обороны, признав, что от молитв толку мало; будь на его месте Христос, он бы показал доктору, что в их позициях нет расхождений, просто его метод иной: Христос просто воскресил бы мертвых. Но для воскрешения необходима вера – а веры светский человек опасается: квазирелигии двадцатого века принесли много бед.
Религиозный аспект в учении Маркса, безусловно, присутствует: было бы лицемерием отрицать, что прорехи между теорией и историческими исследованиями заполнены истовой убежденностью. Никогда бы не срастить знание о прибавочном продукте и призыв к интернационализму, если бы скрепой не являлась фанатичная вера. Но то, что объяснимо в одном авторе, неприемлемо в науке. В Советской России (стараниями Ленина в первую очередь) выражение «марксистский анализ» означало прямую противоположность диалектике. Никаких противоречий в суждениях не допускалось.
Слово «диамат» (диалектический материализм) стало символом неподвижности суждения. Так называемые «диаматчики» проделывали привычную процедуру оболванивания себя и окружающих: «факт берется из действительности, чтобы стать философской категорией? Но социалистическая действительность прекрасна – почитайте передовые газет. Нищета и пьянство, которые наблюдаются в отдельной деревне, есть нетипичные пережитки капитализма. В чем диалектика? Марксистская диалектика – в умении отделить типичное от случайного. Ergo: программа коммунистической партии есть передовое философское учение». Этот доктринерский бред люди слушали семьдесят лет подряд. Марксизм мутировал в религиозное учение – на российской почве его часто называли «большевистским православием», имея в виду краснознаменный обряд.
Впрочем, верой и обрядом заполнены лакуны всех социальных доктрин – сколь бы объективно ни смотрелись светские рассуждения. Речь не только о черных мессах национал-социализма и имперских декларациях, это крайний пример. Бисмарк однажды сказал: «Бонапартизм – есть религия petty-bourgеoisie», это едкое и точное определение сознания мещанина, столь же справедливое и в отношении любви мещан к авангарду.
Светская религия, оправдывающая цивилизованное насилие и жадность нуждами прогресса, столь же характерна для капиталистического мещанина, как для советского человека – догматичная вера в марксизм. Вера в рынок – такая же догма, как «диамат». «Авангардное», прогрессивное мышление стало религией нового среднего класса, права и свободы