Толпа мигом рассеивается, боясь получить шальную пулю. Я пытаюсь разглядеть, не убит ли кто-нибудь, но меня слишком толкают. Трис и Кристина сидят рядом с эрудитом. Он весь в крови, а на одежде – грязные следы от ботинок. Аккуратная прическа растрепалась. Он лежит и не шевелится.
В нескольких футах от него, в луже собственной крови, валяется Эдвард. Пуля попала ему в живот. Есть и другие трупы. Они застрелены или затоптаны. Им просто не повезло. Я озираюсь вокруг, но снайпера не вижу.
Бросаю кувалду рядом с помятой чашей и опускаюсь на корточки возле Эдварда. Камни альтруистов впиваются в меня, как иглы. Эдвард закатывает глаз. Похоже, он еще жив.
– Мы должны доставить его в больницу, – говорю я вслух и оглядываюсь через плечо на Трис и неподвижного эрудита.
– Как он?
Ее пальцы пытаются нащупать пульс на его шее. Она качает головой. Значит, мертв.
Я зажмуриваюсь, но продолжаю видеть валяющиеся на дороге чаши фракций и их содержимое сваленное в кучу. Все разрушены, по крайней мере один человек мертв, многие – ранены… Ради чего?
Ради химеры: бессмысленной, идиотской мечты Эвелин о городе, где группировки исчезли, хотят того их члены или нет. Сама она пожелала, чтобы наш выбор не был ограничен всего лишь пятью вариантами. Теперь у нас нет ни одного. Одно я знаю наверняка: я не могу быть ее союзником.
– Нам пора, – произносит Трис.
Ясно, что она подразумевает побег из города.
– Да, – киваю я.
Вонь лекарств во временном госпитале в штаб-квартире эрудитов дерет мне горло. Я молча жду Эвелин.
На самом деле я страшно зол. Скорее всего, Эвелин сама спланировала погром. Конечно, она сообразила, что толпа в любой момент может выйти из-под контроля, причем с непредсказуемыми последствиями. Значит, это она постаралась. Объявить как можно быстрее о роспуске фракций было для нее – важнее, чем безопасность и людские жертвы. Странно, почему я до сих пор ей удивляюсь?
Я слышу, как раздвигаются двери лифта, и ее голос, окликающий меня:
– Тобиас.
Она бросается ко мне, хватает меня за руки, липкие от крови. Ее темные глаза расширены от страха, когда она спрашивает:
– Тебя ранили?
Она беспокоится. Мысль об этом слегка колет мне сердце: она меня любит, переживает.
– Это кровь Эдварда. Я помогал нести его сюда.
– Как он?
– Умер, – отвечаю я.
Она сжимается, плачет и падает на стул. Эвелин приняла Эдварда после того, как тот покинул лихачей. Она выручила его и спасла, несмотря на потерю устойчивого положения в обществе. Я никогда не предполагал, что они были близки, но сейчас я догадался об их отношениях. Ведь это – самая сильная эмоциональная реакция, которую она продемонстрировала со времен моего детства: когда отец со всей силы ударил ее о стену гостиной.
Пытаюсь