Иван-Дурак. Ольга Матвеева

поцеловать ее, она отстранилась, сказала, что сегодня не в настроении заниматься этими глупостями. Ванька уехал удрученный, терзаемый смутными догадками и подозрениями. На следующий день Машка все же подставила свои губы для поцелуя, но была безучастна и стремилась поскорее высвободиться из Ванькиных объятий. А за день до окончания лагерной смены сказала, не глядя Ваньке в глаза, что между ними все кончено, потому что она полюбила другого. Он потом стоял на мосту со своим велосипедом, смотрел на желтоватые, мутные, быстрые воды реки и хотел утопиться. Вместе с велосипедом. Чтоб и следа от него в этом мире не осталось. Не прыгнул он только потому, что точно знал, что в этом месте глубина по пояс. Так просто не утонешь. Речка эта была коварная, с омутами и корягами. Каждое лето она отнимала жизни у нескольких обитателей города, но вот для самоубийств она, пожалуй, не годилась. Ваньке вдруг вспомнились слова матери: «Да сколько у тебя еще будет таких Машек!». «Может, она и права?», – подумал Ванька, сел на свой велосипед и укатывал свою ярость по низкорослым улочкам до тех пор, пока не стемнело.

      Глава девятая

      – Какой ты стал! Холеный, респектабельный. Красавчик просто! Чем ты сейчас занимаешься? – спросила Машка.

      Она разрумянилась после двух глотков коньяка и стала похожа на ту девчонку, с которой Иван целовался на катке много-много лет назад. Только тогда она была румяная от мороза.

      – Таких, как я, в современной России называют топ-менеджерами. – Скромно ответил Иван.

      – Но не олигарх? – уточнила Машка.

      – Не олигарх. К сожалению. – Иван смутился. Как это у нее получается? Сто лет прошло, а он при виде этой немолодой уже девчонки смущается, как мальчишка.

      – Да ну их, олигархов этих. И хорошо, что не олигарх. – Засмеялась Машка. – А рисование забросил?

      – Забросил.

      – Жаль. Очень-очень жаль. Ты талантливый. Мог бы стать отличным художником. Я тебе всегда завидовала. У меня не получалось, как у тебя. Я старалась-старалась, а так, как у тебя, все равно не получалось. – Машка вздохнула. – А почему ты забросил рисование? – продолжила она допрос.

      «Какая глупость, – думал Иван. – Опять она разговаривает со мной свысока, а я опять оправдываюсь, как идиот. Как была стервой, так и осталась». – Он почему-то разозлился.

      – Ты правда хочешь это знать? – спросил он.

      Машка кивнула, приложилась к коньяку и уставилась Ивану в глаза.

      – Ну, так слушай. – Он тоже глотнул коньяка. – Знаешь, после того, как ты меня бросила, я на девчонок целый год вообще не смотрел. Я их, знаешь ли, возненавидел. Всех. Ладно, это у меня прошло, а вот ненависть к кистям и краскам осталась. Навсегда. Потому что рисование в моем травмированном сознании почему-то сплелось с твоим светлым образом. Так что в последний раз я рисовал… дай-ка сосчитаю… двадцать пять лет назад. Вот так. Таким образом, ты избавилась и от возлюбленного, и от конкурента одним махом. Молодец!

      – Фу,