Это сочетание свободы и делового, серьезного отношения к тебе со стороны врачей достигает цели, над которой в иных местах бьются с нулевым результатом: ты вдруг начинаешь испытывать чувство высокой ответственности за свое здоровье, за то состояние, в котором придешь на очередную пробу. И сказанные как бы между делом слова ведущего терапевта Ларисы Михайловны Филатовой – настоящей матери и в каком-то смысле воспитательницы всех обследующихся (кстати, когда-то в здании отдела находился детский садик), – слова о недопущении какой-либо пищи или ограничении себя накануне ответственного исследования становятся вдруг железным законом, который совершенно не тягостно выполнять.
В физическом отношении для меня самым серьезным и запомнившимся испытанием оказалась центрифуга – она является истинным промежуточным этапом между отлично известными земными ощущениями и пока незнакомыми космическими. Ее и назначают самой последней в длинном ряду испытаний, когда здоровье твое уже не вызывает никаких сомнений. И неспроста после первого же вращения на 4 G командующая этим «аттракционом» милая и внимательная врач Инна Федоровна Виль-Вильямс спускается из своего «центра управления» к каждому испытуемому в кабине центрифуги. Заботливо расспрашивает о самочувствии, вглядывается в лицо, произносит успокаивающие и ободряющие слова, советует, что надо делать для облегчения предстоящих через несколько минут более тяжелых нагрузок. А после окончания испытания помогает выбраться из кабины и спуститься по ступенькам вниз. Врачи тоже ставят центрифугу на первое место по сложности. Морально же наиболее тяжелое в стационаре ИМБП – это постоянное ожидание, на чем и когда тебя забракуют. Ибо случиться это может в любой момент, после любой пробы. Поэтому серьезно думающий о космосе человек постоянно находится здесь в состоянии мучительной неопределенности. Конечно, оно порождено сильнейшим эмоциональным напряжением, которое в свою очередь связано с высокой значимостью для кандидата выбранной цели. В нашей, журналистской среде это рождало порой сценки, которые не увидишь ни в одном театре.
– Ну как, не стошнило? – спрашивает один из журналистов другого после его появления с очередного десятиминутного вращения на тошнотворном для вестибулярного аппарата кресле «КУКа». Вроде бы заботливо спрашивает, но в то же время – с плохо скрываемой