Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать… Стоп!
Тимур остановился на разбитой плите, впечатанной в пол станции, и посмотрел в сторону скамьи, расположенной недалеко от него. Скамью с восседающей на ней бабушкой – неотъемлемой частью его вот уже шестого утра. Бабушка эта была чуть ли ни единственным поселенцем станции, которую не смогли выселить в связи с приездом дяди Тимура – главы султаната. Вторым таким поселенцем был ее муж. Старость настолько проникла в этих людей, что любое передвижение могло закончиться для них печально. Они бы и рады этому, но по воле случая к человеку, который ждет смерть, она приходит в последнюю очередь. А уж в этих местах смерть от старости была крайне редким событием.
Племянник султана украдкой посмотрел старухе в лицо, словно хотел найти ответы на волнующие его вопросы в ее черных глазах, но раскосый прищур бабки не позволил этого. А жаль. Человек, который настолько приблизился к смерти, вполне мог знать ответ на вопрос: какой смысл в этой ограниченной жизни, упершейся сейчас в тупик?
И Тимур снова смиренно зашагал…
Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать – дурацкая привычка считать количество любых действий – шаги, движение пальцев, звенья на четках, – единственное, что спасало его от тревожных мыслей. Он предпочитал, чтобы в голове крутились бестолковые цифры, нежели пустые размышления о том, каким стал этот мир. И возможно, если бы не эта привычка, он давно бы сошел сума… как султан…
Тимур вплотную подошел к тканевому завесу с волнистым красным рисунком, скрывавшим покои султана от посторонних глаз, сделал глубокий вдох и шагнул в юрту…
Помещение было просторным. Материал, из которого соорудили покои, племянник султана оценил еще при первом посещении – извилистые узоры на плотной ткани, натянутой на прочную металлическую конструкцию, аккуратно вывешенные ковры и шелковые платки для пущего уюта и, что было немаловажным, разбросанные по периметру юрты выцветшие подушки, на которых спокойно могли разместиться пять-шесть человек. Те, кто собирал эту юрту, успели даже повесить в ней портреты первых лиц – тех, что правили еще там, на поверхности, олицетворявших сейчас лишь связь этого странного настоящего с тем восхитительным прошлым. Но самым главным украшением султанской юрты был шамаиль. На необычной священной картине, по которой голубым, синим и зеленым цветом разливалась сверкающая краска, обрамленной декоративными вставками из бархата, была изображена священная кааба – главная мусульманская святыня, ориентир, к которому обращали свое лицо мусульмане всего мира во время молитвы. Раньше такие картины висели практически