Черный космос. Владимир Мясоедов

хлеба и зрелищ, как во времена Древнего Рима. И первые его представители все так же стремились отнять все у других, не желая трудиться самим. А в рейтинге второй насущной потребности лидировала, безусловно, льющаяся кровь. Разбудивший или, вернее, разморозивший меня Петр оказался самым натуральным расхитителем гробниц. Точнее, оставшихся после Третьей мировой бункеров, однако разница между ними и пирамидами, на взгляд сегодняшнего обывателя, не так уж велика. Петр, отставным солдатом удачи, искавшим по древним подземельям прибавку к пенсии, занимался археологическими изысканиями по заказу, умереть не встать, озабоченной сохранением своего культурного наследия русской мафии. А еще не подвергал сомнению мысль, что без оружия теперь по городам, не важно каким, ходить можно далеко не везде. И утверждал, будто попадаться на глаза власть имущим – это верная примета скорой и страшной смерти.

      – Грендвазер говорил, раньше воопще-то нищего было, – рассказывал мне киборг, прикладываясь к фляжке, извлеченной из стоящего в углу комнаты рюкзака. В оный лично я бы, пожалуй, поместился целиком. И еще место осталось бы. Плескалась в емкости, кстати, самая настоящая водка. И она, если верить моим вкусовым рецепторам, за прошедшие века поменялась не сильно. – А с тех пор, как изобрестить омолаживающие эффекторы, – продолжал киборг, – все и понеслось. Для высокостатусников открылась пошти вечная лайф, и они вообразили себя рафными деусам. А мы, те, кто воркует на них, оказались пылью. Нет мани на лонг лайф, следовательно, ю черфь. Готом раньше умрешь или тесятилетеим… Они считают ноу расница. Штрафы за дедлайф им итс уан кредит. Если повесет, пятерка. А у каждого в день по тесятке только на дринк итет…

      Дольше всего я соображал, что глагол «воркуют» образован от русской транскрипции «ворк», что в переводе на родной этому жуткому перлу английский означает «работа».

      – С ума сойти, – высказался я, слегка уяснив происходящее в обществе. – В мои времена, конечно, тоже жизнь была не сахар, но таких перегибов все-таки не допускали. А как же народ это терпит?

      – По другим корпорация бесшит, если мошет, – пожал плечами спаситель, уже порядочно надравшийся, судя по изменившейся моторике человечской части тела. – Но какой это смысел, если везде отинаково? Разве что в коснос улететь, там лушше. Или хуже. Как посмотреть.

      И тут меня, что называется, проняло. Сижу черт-те где, черт-те когда, бухаю с киборгом. Подкравшаяся незаметно истерика вылезла наружу в виде хихикания, переросшего в сумасшедший хохот.

      – Накрыло, – расплылся в улыбке Петр, к речи которого я начал потихоньку приспосабливаться. – Это нормально, это бывает. Ну а плачешь-то чего?

      Мой смех к тому моменту и вправду перерос в какие-то жуткие, даже на взгляд их создателя, завывания. Ну, а как иначе? Документов нет, денег нет, родители и друзья давно истлели вместе с родным государством. А на улице какие-то корпорации, которые вышвыривают старых кибернизированных наемников пинком под зад с мизерным пособием! А его им даже на