Потерла ладошки над миской, как бы очистилась от праха.
– Ищи, – сказал Пастух Стрелку.
– Хватит, пожалуй, – сказал Стрелок. – Если б что и было, Марина б нащупала… Я сейчас…
И убежал куда-то.
Марина молчала. И Пастух помалкивал. Не хотелось говорить. Любое сказанное сейчас слово будет лишним. Каждое слово!
Пепел в салатнице на столе очень к молчанию подходил. Прямо как специально.
Но Марина так не думала.
– Не берите в голову, Пастух, – сказала она, как всегда улыбаясь. – Стрелок всех подозревает и правильно делает. Я сама не понимаю, почему на нас все время что-то сваливается. То милейший преферансист Бонд. То бандиты на вертолете… И все они по мою душу, так ведь выходит? Она ж не выдержит, хоть она у меня и молодая, как муж говорил… Что делать-то, а, Пастух?
Она, слава Богу, ничего не знала про тех двух ночных татей в тамбуре, которые давеча спланировали на насыпь…
Надо было отвечать.
– Ничего не делать. И не считать, что вся происшедшее – по вашу душу. Это, извините, гордыня, а то и чванство. Два эпизода – преферансист и бандиты – этого мало, чтоб делать какие-то выводы. Тем более что бандиты на вас и внимания-то не обратили. Вы у вагона стояли и голову тянули: ах, заметьте меня, господа бандиты, я – вот она вся… А они – ни фига не заметили. Прав я?
Марина засмеялась.
– Хороший вы человек, Пастух. Легкий. А коллега ваш – солдафон и гордец.
Солдафон – это понятно, подумал Пастух, а гордец-то при чем? Но спрашивать не стал. Лишь объяснил туманно:
– Жизнь – она ведь разная…
А тут и Стрелок вернулся. С пластмассовой воронкой розового цвета.
Сообщил:
– В вагоне-ресторане выпросил. Обещал вернуть через десять минут… – И примерил носик воронки к стальному сосуду. Сказал радостно: – Как раз! Ничего не просыплем.
Ничего и не просыпали.
Уложили футляр в сумку, сумку – на полку. Поехали дальше.
Пастух сказал:
– Пойду в тамбур воздухом подышу. Ты со мной?
– Можно, – легко согласился Стрелок.
Они вышли в тамбур. Пастух достал из кармана связку заветных вагонных ключей, запер дверь в коридор и отпер вагонную. В тамбур ринулся сильный и не теплый ветер, шумно стало, колеса стучали на стыках так, что говорить было невозможно.
Но говорить Пастух и не собирался. Он, зажав в правом кулаке ключи, легко развернулся на каблуке и врезал Стрелку аккурат в левый глаз и обок того. Мощно врезал. Не жалея. Знал, что мощно. Но глаз должен был целым остаться. Тяжелые ключи как хорошая свинчатка сработали. Стрелок чуть крутанулся, ноги отключились, и он рухнул на пол. Как проводница пол этот гребаный на остановках ни мыла, чище он не становился. А и то понятно: на «железке» своя грязь, особая, прилипчивая, да и много ее.
Сел