– Не надо, дядь Мирон, – сказал я. – У меня все в порядке. Понял?
– Что ж, ладно… Это дело такое, – проговорил он и провел рукой по лицу, будто смахивал мучную пыль.
– Я хороший писатель, – сказал я.
– Ладно, – улыбнулся дядя Мирон.
У нас не было рюмки, и я отвинтил с термоса колпачок, потом откупорил бутылку, нарезал корейку и открыл консервы.
– Может, свет побольше зажечь?
– А зачем, – сказал дядя Мирон, – нам же не читать тут…
Я передал ему колпачок и бутылку. Он опять проделал все как на мельнице: сперва наполнил посудинку, а затем отставил бутылку, снял свободной рукой картуз и сказал: «Побудем живы!»
Я выпил два колпачка подряд – мне это нужно было – и дважды сказал: «Побудем живы». Дядя Мирон вкусно и бережно закусывал консервами, то и дело наклоняясь над банкой, и я близко видел тогда его шею – сплошь в сетчатке морщин и морщинок. «Каждая у него обругана матерщиной, каждая!» – подумал я и спросил:
– Где ты отбывал, дядь Мирон?
– Далеко, брат! – с прежней неискренней веселостью ответил он.
– А все же?
– Подписку дал не разглашать…
– Теперь на это начхать! – заявил я.
– Это верно, – сказал дядя, – да только видишь ли какое дело: говорить не хочется… Ну было и было… А зачем его вспоминать?
– А можешь не вспоминать? Все чтобы не вспоминать?
Я не только спрашивал, но и просил, и дядя Мирон все понял, что я хотел. Он положил рядом с колпачком кусок батона, подобрал с колен крошки, кинул их в рот, прожевал, выпрямился и, строго глядя на меня, сказал:
– Дурак ты! Ну что ты означал тогда в моей беде? Ты ж был… ховрашок, вот кто!.. Кто ж из нас с тобой был виноват?!
Я нарочно уронил на пол машины колпачок и стал искать его там, чтобы подождать, пока остынут глаза, но дядя Мирон тоже наклонился и начал шарить руками около педалей… После этого мы немного посидели смирно, затем выпили, и дядя Мирон сказал о коньяке:
– А все ж верно говорят, приванивает он!
– Клопами? – спросил я.
– Клопами, будь они неладны!
– У вас в лагере много было?
– Заедали! – зажмурился дядя.
– Нас тоже, – сказал я.
– Да неужели ты в самом деле сидел? – пораженно спросил дядя Мирон.
– В самом, – просто и легко сказал я.
– За что, господи?
– В плену был…
– Ах,