Телефонный звонок был долгий, настойчивый, тревожный – словно сам же и предупреждал: не бери трубку!
Но любопытство оказалось проворнее опаски. И, как всегда, подвело. Вежливый глуховатый голос скороговоркой представился имярек-следователем «по особо тяжким», осведомился о координатах моей персоны во времени, пространстве и паспортном столе, а потом задал вопрос, от которого оборвалось все внутри:
– Вы знакомы с Трифоновым Александром Юрьевичем?
– Да, это мой старый друг, мы вместе учились в институте… А что случилось? Убили??
– Вы сами ответили на вопрос. Вам не трудно будет подъехать завтра для беседы? – голос одновременно наполнился и сочувственной мягкостью, и плохо скрытым разочарованием. Очевидно, «старый друг» никак не тянул на убийцу. Триумф оперативной прозорливости не состоялся.
Кроме того, даже я по опыту знал, что старые друзья обычно застревают в невозвратном прошлом и о твоем настоящем имеют довольно смутное представление. Они дружат как бы не совсем с тобой, – скорее с твоим призраком: молодым, симпатичным, полным сил, уже несуществующим… Тем они и хороши по жизни – возвращают в блаженную юность. Тем по жизни и плохи – помнят все твои ошибки и продолжают смотреть на тебя, как на глупого мальчишку. Для следствия, думаю, совершенно бесполезны. Если, конечно, не принимать во внимание детективчики в мягких обложках – там коварные «старые друзья» мочат всех налево и направо!
– Разумеется… – выдавил я нулевым голосом, записывая адрес: пальцы не слушались, буквы не складывались. – А как, что?.. – подробности пообещали сообщить при встрече.
Мама заглянула в комнату, спросила, что случилось и сразу переключилась на жалобы по поводу цен: «Я ее спрашиваю, а она мне и отвечает…»
– Мама, у меня приятеля убили. Мы учились вместе, да ты не помнишь, конечно…
– Ужас какой! Где? За что? – мама осторожно протиснулась в дверь и грузно опустилась в старое кресло. Надо было давно его выкинуть – все равно никого в гости не зову.
– На… на улице, напали бандиты… эти, как их, – хулиганы…
– Бедный! Вот времена теперь! И сколько ему было? – во взгляде мелькнуло что-то осмысленное, ни дать ни взять: прежняя мама, боевая строительница коммунизма…
– Как и мне, мамуль, мы же учились вместе!
– А-а… ну, да, ну, да… А мне вот семьдесят, а я все жалуюсь… Все жалуюсь… Ты там, на улице, Толенька, будь осторожен! Куда только милиция смотрит… – и опять мысленно ушла в какой-то свой мир, где звучали бравурные партийные лозунги, хлеб стоил 13 копеек, за углом маячило «счастье всего человечества» и если уж кого-то убили, то обязательно «за что-то»: у нас просто так не убивают! А если арестовали – тем более.
Что вы хотите: «альцгеймер», начальная стадия…
Наутро пришлось тащиться на перекладных в ближнее Подмосковье… Стоял необычно солнечный ноябрьский день, уже подморозило. Я трясся в автобусе – во всех прямых и переносных смыслах – и готовился к встрече со слепой Фемидой, так и не пожелавшей обратиться к академику Федорову, мир с ними обоими. Надо записать, пока не забыл: прикольная мысль!
Пытался привести головёнку в порядок, припомнить все, что могло бы оказаться полезным следствию. Многое вспоминалось, в основном – чепуха какая-то…
Бодрое комсомольское прошлое пыталось подставить плечо пришибленному буржуазному настоящему. Смерть вообще, а Шуркина особенно, настолько не вписывалась в тихое ликование бледной небесной синевы, что казалась такой же неправдой – ну, какое в вечно промозглом ноябре ликование?
Мысли разбегались, испарялись, никак не получалось сосредоточиться. Вернее, они прятались за воспоминания и делали вид, что ничего не произошло. И не имеет ко мне ни малейшего отношения.
Не произошло. Не произошло. Не имеет. Не имеет. А что если… Нет, не может быть! И вообще – не было этой последней встречи! Приснилось. Точка.
Лучше не думать. Лучше вспоминать. Чем, в конце концов, плоха картинка: едет себе в автобусе средних лет дядечка, погруженный в далекие дни, когда все было впереди, и он еще не казался ни себе, ни людям таким замшелым лузером… Тем более, что никакой я не лузер!! Я – писатель, у которого, между прочим, на Прозе.ру почти тридцать тысяч читателей!
Но кто, кто может назвать себя удачливым, пока жив? Ведь неизвестно, что будет завтра… Вот и Шурка: уж каким был везучим…
Эх, мы пускаемся на любые ухищрения, чтобы только заслониться от безносой, зарыться, забуриться, – вдруг она не заметит нас и пройдет мимо.
А картинка хоть и грустная, но не фатальная!
Шурка… Наш последний разговор по телефону: обсуждали одну книгу об Ахматовой, – и он все сокрушался, что там не стихами занимались, а «критические дни» высчитывали. Типа молодежь после таких книжек станет думать, что «Я тогда была с моим народом, там где мой народ к несчастью был» – это всего лишь о давке