Есть здесь и еще один дом, почти в точности такой же. Его построили в десяти милях от первого, у противоположной оконечности острова, где располагается то, что мы назвали почти пляжем. Но сейчас там никто не живет. Обитал здесь когда-то другой мужчина, которому взбрело в голову, будто он может пойти наперекор природе острова. Он посеял здесь овес, стал выращивать картофель и даже обзавелся парой коров. Три года он сражался с ветром, холодом и скудной почвой, прежде чем признал свое поражение. А когда уехал, его дом никому не понадобился.
Это действительно суровое место, и только все самое стойкое выживает здесь: крепкий камень, жесткая трава, неприхотливые овцы, дикие птицы, дома с толстыми стенами и сильные люди.
Именно для таких мест лучше всего подходит определение «унылое».
– Остров называется Штормовой, – сказал Альфред Роуз. – Мне кажется, вам там понравится.
Дэвид и Люси сидели на носу рыбацкого баркаса и смотрели поверх ряби волн. Для ноября день выдался прекрасный – прохладный и ветреный, но ясный и сухой. Сквозь пелену облаков даже пробивались порой лучи солнца.
– Я купил его в 1926 году, – продолжал Роуз-старший, – когда мы ожидали, что вот-вот грянет революция, и хотели запастись убежищем от гнева пролетариев. Для поправки здоровья лучшего места и не придумаешь.
Люси сначала показалось, что говорил он с несколько фальшивым энтузиазмом, но потом ей тоже стал нравиться остров – продуваемый всеми ветрами, но излучающий свежесть и первозданность природы. И в этом их переезде заключался глубокий смысл. Им нужно было пожить вдали от родителей и попытаться начать свою семейную жизнь заново. Лондон для этой цели не годился. Поселиться в городе, который подвергался бомбардировкам в то время, когда они оба оказались еще совершенно не готовы хоть чем-то быть полезными, едва ли стало бы хорошей затеей, поэтому, когда отец Дэвида вдруг вспомнил о принадлежавшем ему островке у берегов Шотландии, у них, похоже, появилась поистине отличная возможность.
– Овцы здесь тоже мои, – сказал Альфред Роуз. – Стригалей доставляют с материка каждую весну, а вырученных за шерсть денег едва хватает на жалованье для Тома Макавити. Старина Том – мой пастух.
– Он действительно старый? – спросила Люси.
– Бог ты мой! Даже не знаю точно… Но ему лет под семьдесят.
– Он, должно быть, со странностями? – Баркас взял курс в глубь залива, и Люси увидела причал, а на нем две фигуры – человека и собаки.
– Со странностями? Проживите двадцать лет в полном одиночестве, и они появятся у вас тоже. Он ведь разговаривает только со своим псом.
Люси повернулась к шкиперу баркаса.
– Часто вы сюда наведываетесь?
– Раз в две недели, миссис. Привожу Тому припасы, а ему нужно немногое, и почту, которой еще меньше. Готовьте для меня свой список каждый