Там, где растет синий. Юна Летц

шуршания, вдоль галереи гнёзд, которые прямо на камыше крутились. Приходя сюда, он снимал рубашку, материю, закрывал глаза и брёл снова по своему тонкому пятиклеточному тоннелю. Внизу было расстояние, эпизоды, жизнь под ногами, но он туда не смотрел, он туда не заглядывал вглубь и точно уж не понимал, какое направление, какие где тотемы собирать, что делать по правилам, а где нарушать. Сэвен шёл по своему тоннелю опять, и там не то что людей не сыскать было, там и солнца ни на пол-лампы. А вместо этого там всегда была леска кое-какая, странные источники направления, там бордер был, карлики и разворот на каждой ноге, там истекали желаниями пропавшие без вести тела, там плавили картон для масок, там рост был в сторону и по кривой, там человек-диаграмма вздрагивал и пытался изменить конфигурацию.

      Он захотел теперь глаза открыть, выйти из воды внутренней, из своего тела, но тут не надо было так радикально бороться с медлительностью человеческой (рамками), вытармашивать себя оттуда насовсем, выгонять изнутри, а нужно было только смотреть, сравнивать и мусолить застывшие воспоминания, позиционируя себя воронкой. Это он такой путь для себя выдумал тут прямо.

      Вода подбегала к берегу и падала на сушу тяжело, громко, как империя мыслей, и её нельзя было ни остановить, ни прочитать, хотя чувствовалось, что там великое. И иногда оно прямо тут, в настоящем, вырастало: тишина абсолютная, как вакуум, словно загадка, в которую ты вписан, и это сложнее всего – разгадывать и быть данным.

      Сэвен разделся и прыгнул в воду. Озеро было теплое в этот день, спокойное и тёплое, иногда там что-нибудь крутилось мелкое вдалеке (гофрированные волны), но они были маленькие совсем, для красоты. Он плыл медленно, не желая устать, он смотрел на свои руки и видел, как мельчайшие пузырьки воды возникают там, на его коже, как привязывается материя к материи – родственные тела.

      – Теперь я внутри, – выловил он мысль из воды. Мысль была неясная до конца, просто набор ощущений, впрочем, именно так начиналось его выворачивание себя налицо – с расшифровки внешних этих намёков.

      Здесь было столько эмоций, здесь были раны забытые или ненайденные, здесь жили знания. Здесь не было запахов миротворных или налитых свежестью фрагментов истории, но тут был для Сэвена прекрасный подарок: течение информации, которое понемногу проникало в него через поры, вносило ощущения в движение крови по телу, в флебос, таламус и последующие разговоры с собой. Не вдруг, но постепенно он почувствовал это течение, получил от воды то ли ассоциацию, порыв, и теперь он говорить с ней мог, и теперь он говорил с ней:

      – Аравана, Диску с голубиная кровь, Телескоп – они из тебя слеплены, они и есть твои мысли, твой разум, твоя эволюция… Я тоже тут, внутри, и я хочу знать каждое твое решение, прошу теперь, сделай меня своим элементом, но не раствори в себе насовсем – мы разных заданий стратеги.

      И вода отвечала ему ледяным равновесием, волнами из мягкого стекла и тотальной вязкостью – постоянной эмоцией, вырванной пытливым разумом из контекста вечности, шифрующейся под гибкий медлительный