На другой день, в то время, как меня причесывали, я увидел этого труса Альфани. Я встретил его с улыбкой, говоря, что жду его. Он ничего мне не ответил при парикмахере, но как только тот ушел, спросил, зачем я жду.
– Затем, что вы, возможно, сразу же вернете мне сто цехинов.
– Ну вот полсотни. Вы не можете требовать больше.
– Я возьму их в зачет; но предупреждаю вас, что из чувства гуманизма вы не должны этим вечером появляться у генерала, потому что вас там не примут, я позабочусь об этом.
– Надеюсь, что прежде чем так дурно поступить, вы подумаете.
– Я уже подумал. Быстро, идите вон.
Что могло также заставить его уйти, был визит первого кастрата оперы, который пришел пригласить меня обедать к Ла Наричи. Это приглашение заставило меня рассмеяться, я согласился. Его звали Николас Перетти, считалось, что он побочный сын Сикста-Квинта[3]. Мы поговорим об этом шуте, когда я окажусь в Лондоне, через пятнадцать лет после этой эпохи.
Придя к Наричи на обед, я вижу графа Альфани, который, разумеется, не ожидал меня здесь увидеть. Он попросил выслушать пару слов наедине.
Если я дам вам еще пятьдесят цехинов, – сказал он, – вы, как благородный человек, не можете взять их у меня иначе, чем для того, чтобы отдать их м-м Кверини, а вы можете отдать их ей только, если скажете, что вы обязали меня отдать их себе. Таковы обстоятельства.
– Я отдам их ей, когда вас здесь не будет, а пока я буду сдержан; но берегитесь исправлять фортуну в моем присутствии, потому что я сыграю с вами дурную шутку.
– Удвойте мой банк, и будете иметь половину.
Это предложение заставило меня рассмеяться. Он дал мне пятьдесят цехинов, и я сказал, что буду молчать. Компания у Наричи состояла из большого числа молодых людей, которые после обеда проиграли все свои деньги. Я не играл. Игра меня не привлекала, потому что я был более стоек, чем другие. Оставаясь зрителем, я увидел, насколько Магомет был прав, запретив в своем Коране азартные игры.
После оперы состоялся банк, я играл и проиграл две сотни цехинов, но мог жаловаться только на фортуну. М-м Кверини выиграла. Назавтра перед ужином я ее почти разорил и после ужина пошел спать.
На следующее утро, в последний день моего там пребывания, я наблюдал у генерала, как его адъютант бросил ему карты в нос, и он должен был после полудня объясниться с ним или обменяться ударами шпаги. Я пошел в его комнату, чтобы составить ему компанию, заверяя в то же время, что дело не стоит пролития крови. Он поблагодарил