Так что зовите меня Зои. И представим, что живу я на западе Англии, где-нибудь, ну не знаю, неподалеку от Бата, старинного города с древними зданиями и толпами туристов по выходным, фотографирующих мост. Все остальное, что я напишу, будет чистой правдой.
Зои
Сказочная ул., 1
Бат
12 августа
Уважаемый мистер Харрис!
Если вы читаете эти строки, значит, как я понимаю, вам интересно, что я собираюсь рассказать. Здорово, конечно, но на свой счет я это не принимаю, потому что, честно говоря, вам должно быть ужасно скучно в этой вашей камере – делать-то особо нечего, кроме как стихи писать. Они у вас, к слову сказать, хорошо получаются, особенно тот сонет про смертельную инъекцию. Я их читала в вашем профиле на сайте, а после того стихотворения про театр мне стало грустно. Держу пари, когда Дороти3 пошла по дороге из желтого кирпича, вы понятия не имели, что через сорок восемь часов совершите убийство.
Чудно, я могу написать такое, практически не моргнув глазом. Не соверши я подобное, было бы иначе. Раньше я бы с вами и словом не обмолвилась, а теперь мы с вами одного поля ягоды. Совершенно одного и того же поля. Вы убили человека, которого, как все считали, любите, и я убила человека, которого, как все считали, люблю. Мы оба понимаем, что это за боль, и страх, и горе, и вина, и сотни других чувств, которым и названия-то нет во всем английском языке.
Все думают, я горюю, и особо не донимают расспросами, когда я заявляюсь бледная, похудевшая, с мешками под глазами, и волосы висят сальными клоками. На днях мама заставила подстричься. В салоне я пялилась на посетительниц и гадала: у кого из них грех за душой? Монахиня говорила, идеальных людей не бывает, в каждом есть и хорошее, и дурное. В каждом. Даже в людях, про которых и не подумаешь, что в них может быть что-то скверное. Например, такие как Барак Обама или ведущие «Блу Питера»4. Я стараюсь думать об этом, когда чувство вины мучает особенно сильно и не дает заснуть. Сегодня это не помогло, и вот я опять здесь. И опять такая же холодрыга, только на этот раз я заткнула щель под дверью сарая старой папиной курткой.
Не помню, как звали ту монахиню. У нее было морщинистое лицо, как изюмина, но такая изюмина, которую еще можно представить виноградиной – кое-где под морщинами проглядывала былая красота. Она пришла к нам в школу за неделю до летних каникул, чтобы поговорить о смертной казни. Она говорила тихим, дрожащим голосом, но все слушали ее затаив дыхание. Даже Адам. Обычно он откидывается на спинку стула и расстреливает девчонок колпачками от ручек, причем метит прямо в голову. А в тот день нам можно было снять капюшоны, потому что никто ничего такого не вытворял, и все, раскрыв рты, слушали про то, как эта старая дама борется за отмену смертной казни.
Она