И женщина кивнула на свою дочурку, которая за время разговора успела взгромоздиться на колени начальника штаба, водила пальчиком по карте и с уважением спрашивала:
– А это что, дяденька?
– Ну, ну, девочка, спокойненько. Не мешать дяде, – отвечал начальник штаба рассеянно.
– За людей нас не считали, – сказала женщина. Она вытерла платком глаза, потом высморкалась. – Их у нас тут в доме много перебывало, немцев-то. Что ребенок? Кому он может помешать? А немец идет по комнате и никого не видит. Наткнется на ребенка, – ребенок в сторону летит. А немец даже не оглядывается. Не замечает.
– Вот! Будешь в другой раз знать! – крикнула вдруг вторая женщина, очевидно, соседка, маленькая, простоволосая, с решительным морщинистым лицом. – Будешь теперь знать! Будешь теперь знать, какие твои немцы! Все ходила, все говорила: «Врут газеты, немец нам зла не сделает». Не сделает, не сделает! Дождалась! Тьфу!
– Все сделал, как в газете, – сказала первая женщина. – А я думала, немец культурный! Теперь одно остается – бить немца!
Я уже не в первый раз слышал эту фразу: «Немец все сделал, как в газете». Она очень характерна для тех людей, которые думали, что немец не может быть таким чудовищным зверем, как об этом пишут в газетах.
– Бить его! – повторила женщина. – Так бить, чтоб ни один живым не ушел!
Теперь эти люди многое поняли. Женщина из Волоколамска, у которой при советской власти было довольно большое имущество, думала, что она недостаточно счастлива при советской власти.
А на самом деле она была очень счастлива! Ей очень хорошо жилось в чистеньком волоколамском домике, в тепле и довольстве. Но она не ощущала своего счастья.
Она ощущает его сейчас, когда у нее в доме ничего не осталось. Она счастлива лишь тем, что ушли немцы, что не будут больше висеть под окнами восемь повешенных, что никогда больше не услышит она грохота немецких сапог.
Нет счастья без родины, свободной, сильной родины.
Нет и не может быть.
Люди, которые не понимали этого, поняли это сейчас. Жизнь научила их.
6 января 1942 г.
«Птенчики» майора Зайцева
Я проехал необозримое снежное поле, где особые машины беспрерывно разравнивали и утрамбовывали снег, миновал несколько десятков аэропланов, расставленных на довольно большом расстоянии друг от друга, и подъехал к деревушке. Тут дальше автомобиль проехать не мог. Пришлось идти по чьим-то следам, глубоко вдавившимся в снег.
Майор Зайцев стоял во дворе домика, на пустом ящике, и смотрел через бинокль в молочное небо.
Он рассеянно со мной поздоровался и тотчас же снова взялся за бинокль.
– Летит, – сказал он наконец, облегченно вздохнув, но не опуская бинокля.
– Я не вижу, – заметил я.
– Он в облаках. Сейчас увидите.
Действительно, через две минуты совсем низко над землей вышел из облачной мути пикирующий бомбардировщик.
Майор продолжал стоять на своем ящике.