В общем, я даже не знаю, что именно в то стылое зимнее утро заставило меня помедлить. Некое внутреннее чутье посоветовало мне повернуть голову, и я его послушалась, не знаю уж почему. Однако я послушалась, и повернула голову, и… вот это и называется находкой жемчужного зерна в куче навоза.
Сперва я разглядела лишь тонкий золотой контур, очерчивавший мужскую фигуру. Повсюду на его теле возникали мерцающие капельки серебра и струились, обрисовывая поверхность кожи. Иные из них невозможным образом катились кверху, подсвечивая тонкие нити волос и суровую лепку лица.
Стоя над ним с мокрыми от краски руками и совершенно забыв о распахнутой двери у себя за спиной, я увидела, как светящийся образ глубоко вздохнул – засияв от этого еще прекрасней и ярче, – и открыл глаза, цвет которых я отчаиваюсь правильно описать, даже если узнаю когда-нибудь названия всех цветов мира. Самое лучшее описание, которое я могу сделать, это подобрать сравнение с известными мне вещами. Представь себе плотную тяжесть золота, запах нагревшейся от солнца латуни, гордость и страсть…
Но пока я там стояла, не в силах оторваться от созерцания этих глаз, я заметила в них кое-что еще. Боль. Столько скорби, горя, гнева, вины… и других чувств, которых я не умела назвать, потому что, когда все отгремело, моя жизнь прежде того дня стала выглядеть относительно беззаботной.
М-да. Пожалуй, прежде, чем я продолжу, ты должен еще кое-что узнать обо мне.
Как я и говорила, я, вообще-то, вроде как художница. В смысле, я зарабатываю, вернее, зарабатывала себе на хлеб изготовлением и продажей всяких безделушек и сувениров для приезжих. И еще я рисую, хотя мои картины не предназначены для посторонних глаз. Кроме этого, ничего особенного во мне нет. Да, я вижу магию и богов, но ведь и все их видят, благо они, как ты помнишь, всюду. Просто мне все это больше бросается в глаза, ведь я ничего другого не вижу.
Родители назвали меня Орри. Так кричит птица-плакальщик, что водится на юго-востоке. Может, тебе доведется когда-нибудь услышать ее голос. Она точно всхлипывает: «орри, ах, орри, ах». Большинство девочек у мароне получают имена, говорящие о печали. Мне еще повезло: родись я мальчишкой, мое имя взывало бы к мести. Можно с ума сойти, если вдуматься. Именно из-за этого, кстати, я и подалась из родных мест.
И я никогда не забывала маминых слов: «Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь. Мало ли что у кого не получается в одиночку!»
Так вот, возвращаясь к тому мужчине из выгребной ямы. Я забрала его в дом, дочиста отмыла и накормила как следует. И, поскольку в доме хватало места, позволила остаться. Так было правильно. И очень по-человечески. Мне, наверное, было здорово одиноко – после той истории с Сумасбродом. Я и сказала себе: а что, собственно, я ведь никому ничего плохого не делаю!
Ох,