* № 15 (рук. № 17).
– Ну, теперь давай тотъ длинный разговоръ, который ты обѣщалъ.
– Да только я не знаю, говорить ли, – краснѣя сказалъ Левинъ.
– Говорить, говорить и непремѣнно говорить. О, какой ты счастливецъ! – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, глядя въ глаза Левину.
– Отчего?
– Узнаю коней ретивыхъ по какимъ то ихъ таврамъ, юношей влюбленныхъ узнаю по ихъ глазамъ, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ.
– Ну, не очень юноша. Тебѣ сколько лѣтъ?
– Мнѣ 34. Я двумя годами старше тебя. Да не въ годахъ, у тебя все впереди, а…
– А у тебя уже назади?
– Нѣтъ, хоть не назади, у тебя будущее, а у меня настоящее, и настоящее такъ, въ пересыпочку.
– А что?
– Да нехорошо. Ну, да я не объ себѣ хочу говорить, и потомъ объяснить всего нельзя, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, который дѣйствительно не любилъ говорить, хоть ему хотѣлось теперь все разсказать именно Левину. Онъ зналъ, что Левинъ, хоть и строгій судья и моралистъ, какъ онъ зналъ его, пойметъ и съ любовью къ нему обсудитъ и извинить, можетъ быть.
– Не объ себѣ, ну, выкладывай. Эй, принимай! – крикнулъ онъ Татарину.
Но Левину что то мѣшало говорить. Однако онъ, видимо сдѣлавъ усиліе, началъ:
– Ты догадываешься?
– Догадываюсь; но не могу начать говорить. Ужъ по этому ты можешь видѣть, вѣрно или невѣрно я догадываюсь, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, и прекрасные глаза сіяли почти женской нѣжностью, глядя на Левина.[474]
– Ну чтожь ты скажешь мнѣ? По крайней мѣрѣ, ты откровенно, пожалуйста, – говорилъ Левинъ, – какъ ты смотришь на это? Какъ на возможную и желательную для тебя?
– Я? – сказалъ Степанъ Аркадьичъ. – Я ничего такъ не желалъ бы, какъ этаго. Ничего. Это лучшее, что могло бы быть.
– Но возможная ли?
– Отчего жъ невозможная?
– Я и хотѣлъ просить тебя сказать мнѣ откровенно свое мнѣніе, и если меня ждетъ отказъ, какъ я думаю…
– Отчего?
– Если ждетъ отказъ, то избавить меня и ее отъ тяжелой минуты.
– Ну, это во всякомъ случаѣ для дѣвушки не тяжелая минута, а такая, которой онѣ гордятся.
– Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?
– Я? Я бы сказалъ, что[475] ты теперь выбралъ самое лучшее время для предложенія.
– Отчего? – сказалъ Левинъ и свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать[476] Степана Аркадьича, начавшаго было ему класть.[477]
– Оттого что послѣднюю зиму сталъ ѣздить къ нимъ Алексѣй Вронской, – сказалъ[478] Степанъ Аркадьичъ, кладя свою[479] красивую бѣлую руку на локоть Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса.
– Постой, соуса возьми.[480]
– Ну и что же?
– Алексѣй Вронский есть, я думаю, лучшая партія въ Россіи, какъ говорятъ матушки. И какъ я вижу, онъ влюбленъ по уши. Но я тебѣ… И говорить нечего; несмотря на то, что Вронской отличный малый, для меня то, чтобы ты женился на Кити, было бы… Ну, я не стану говорить что̀, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ,