Постояв несколько минут, он резко повернулся, нажал на дверную ручку и вошел в отделение. И вот уже по коридору идет врач – все знающий, все умеющий. Он идет решительно, слегка улыбаясь и несколько свысока, но дружелюбно здороваясь с персоналом. Перед палатой он на мгновение остановился и вошел.
Палата была большой, но в ней стояла всего одна кровать, на которой лежал человек, высохший до такой степени, что казалось, будто сквозь тело просвечивает простыня и ткань подушки…
– Присядь, Иваныч. На пять минут присядь. Просто побудь. Все равно каждый умирает в одиночку, и ты мне не помощник, потому что я уже за чертой.
– Да ну, Гена… – начал было доктор, но лежащий на кровати человек слабым, но еще ясным голосом сказал:
– Будь здесь тысяча человек, но все равно я уже один. Навеки один. Теперь я знаю, почему каждый умирает в одиночку. Есть черта невозврата – и я ее уже миновал. Такова расплата за ошибки и таков финал жизни. Теперь я понимаю тех, кто пулю в лоб пускает, и… не осуждаю.
После этих слов они молча посидели еще несколько минут, и умирающий сказал:
– Все. Иди. Прощай навсегда. Если сможешь, помоги дочери. У нее ведь никого на всем свете не осталось. Иди… – и медленно, с трудом отвернулся к стене.
Доктор Огурцов поднялся и буквально на цыпочках пошел из палаты, а в голове крутилась одна мысль: вот и все… пред ним белая больничная стена, до которой сузилось все огромное многообразие жизни, и ничего другого у него уже никогда не будет. Вот и все…
Выйдя в коридор, он увидел его дочь. Глаза девочки были полны слез.
– Дядя Дима… неужели… он больше… Неужели ничего нельзя сделать?.. Это все??? – И, уткнувшись доктору в грудь, тихо, на одной скорбной ноте, заплакала.
– Ему осталась неделя – и это максимум, – слегка отстранившись, сказал он. – Прости, Ксюша, у меня еще работа, – и пошел из отделения вниз. Спускаясь по лестнице, он вспомнил стихи немецкого средневекового поэта Христиана Гофмасвальдау:
Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.
…И они были удивительно созвучны его настроению…
После ухода Димы Огурцова у Геннадия вдруг утихла вечная, остро грызущая боль. Такое случалось, но очень редко. Он немного полежал с закрытыми глазами, наслаждаясь покоем, и вдруг ему почудилось, что кроме него в этой огромной и пустой палате есть еще кто-то. Геннадий открыл глаза и оглядел палату: конечно же, в ней никого не было – только он, смертельно больной человек. Он полежал еще пару минут, бездумно наслаждаясь безболием, а потом спросил себя:
– Почему она ушла от меня? Ведь я ее любил… люблю до сих пор. Я бросил пить, я работал по четырнадцать часов в сутки…
В этот момент в палату заглянула санитарочка и, охнув, выбежала в коридор.
– Люся! – крикнула она медсестре,