Сам я не чувствовал никакого запаха, но готов был поверить Назаретянину – за четыре дня протухнет любой кусок мяса, даже если прежде он назывался человеком.
Должно быть, слова Назаретянина задели Марфу, потому что она тут же подбежала ко мне и, схватив за локоть, повлекла в сторону, где находился наш дом.
– Пойдем, пойдем, Лазарь, – негромко приговаривала сестра. – Ты вымоешься, переоденешься в свежую одежду, и все снова будет как прежде…
В последнем я как раз очень сильно сомневался. Но я молча следовал за сестрой, не решаясь ничего возразить. Да и что я мог сказать, если в отличие от меня она знать не знала, что такое смерть?
Прежде чем забраться в бадью с горячей водой, которую приготовили для меня сестры, я тщательнейшим образом осмотрел свое тело. Все оно было покрыто синими и фиолетовыми трупными пятнами. А на внутренних поверхностях бедер и внизу живота – в тех местах, где уже начался процесс разложения, – пятна имели зеленоватый оттенок.
Наверное, лицо мое было покрыто такими же отвратительными пятнами. По счастью, медное зеркало, которое я взял с полки, придавало всему, что в нем отражалось, желто-коричневые тона. Единственное, что я мог сказать, взглянув на себя в зеркало, так только то, что вид у меня был осунувшийся: глаза запали, нос заострился, щеки обвисли.
Забравшись в бадью, я не почувствовал прикосновения воды к своему телу. Я не мог сказать, насколько вода горячая, поскольку кожа моя вообще ничего не чувствовала. Возможно, это может показаться странным, но меня вовсе не пугала и даже не удивляла бесчувственность собственного тела. Я был мертв, а мертвый не должен ничего ощущать.
Чтобы еще раз убедиться в том, что это не сон, я взял шило и, подняв над водой ногу с почерневшими ногтями, вонзил его в стопу. Острое шило проткнуло стопу насквозь, но при этом я не почувствовал ни малейшей боли, а из раны не появилось ни капли крови.
Усмехнувшись, я воткнул шило в край бадьи и принялся мыться. В конце концов, если мне предстояло снова жить среди людей, то и выглядеть я должен был как человек, а не как живой мертвец.
Поскольку я не мог чувствовать исходящий от меня запах гниения, я старательно тер себя мочалкой, снова и снова ныряя с головой в воду. Во время одного из таких погружений я с некоторым удивлением понял, что могу находиться под водой сколь угодно долгое время, потому что, как и всякий мертвец, не испытывал потребности дышать. Мне нужно было набрать воздуха в грудь только в тот момент, когда я собирался что-то сказать.
Решив, что уже смыл с себя весь трупный запах, я попытался оттереть и пятна на коже. Я старательно тер мочалкой большое темно-синее пятно на левом предплечье до тех пор, пока с руки не начала слезать кожа.
Выбравшись из бадьи, я обтер свое ужасное тело, оделся в приготовленные чистые одежды, перевязал руку полоской белой материи и, расчесав волосы, вышел к сестрам.
По тому, как напряглись