А потом Сергей Павлович вновь отошёл от окна.
Солнце стояло высоко в небе, выше, наверно, некуда, и опаляло синеву, мирный город, его, Бородина, со спины. Исполнитель проклял вдруг обыденность, повторяемость, одноитожесть: лето, свет-дождь, машины, гудки, провода, голуби… Как всё просто! Облака плывут, волны разбиваются о гранитные утёсы, пальмы отбрасывают длинные ажурные тени, дети ходят в школу… Как скучно! Ему стало опять немножечко не по себе от мысли, которая, помнится, впервые посетила его ещё на заре жизни: разве же можно так?! Разве можно, чтобы всё шло по кругу, замкнутому, чтобы никогда ничего не менялось в заведённом порядке вещей, чтобы даже гигантские катаклизмы, апокалипсисы в принципе были вполне предсказуемы и закономерны, и неизменны: стихийные бедствия, войны, голодомор? Действительно, скучно. Страшно и скучно. Тогда, в юности, он ужаснулся: подавляющее большинство имяреков, по сути, не живёт, а существует на свете белом – занимается времяпрепровождением!
Утром встать, совершить положенный туалет, позавтракать, потом – работа, учёба, служба… далее – обед, короткий отдых, снова активная физическая и умственная деятельность, наконец – возвращение домой, в семью или в холостяцкий приют свой, ужин, отдых, сон… А на следующее утро – то же самое. До бесконечности. Под одним и тем же солнцем, под одной и той же луною! С ума сойти! И лишь считанные единицы испытывают ни с чем не сравнимый экстаз вдохновения, переживают чувство, что день сегодняшний принёс новый стих, новый мазок на холсте, что ты, человек, сотворил на века нечто прекрасное, что ты – не как все остальные, пусть даже и очень близкие, родные тебе, но только несчастнее, беднее, ибо не дано им созидать в искусстве ли, в науке… в спорте!
Сейчас, ознакомившись вкратце, поверхностно с «ЗЕМНОЙ», он впервые ощутил себя на месте тех простых смертных, по-над которыми невольно, того не желая, самовозвышался, которых жалел за их человеческую обыкновенность, совершенную невыделяемость из общей массы (и серость, ограниченность – добавлял в уме, понимая: думать так неприлично, просто отвратительно!) Да, сейчас, беспорядочно вышагивая от окна к роялю и обратно, он глубоко, глубинно проникся той, из юных лет, мыслью, прежде так и не задвинутой им куда подальше и некогда ставшей порождением его внимательных наблюдений за окружающими людьми. И вдруг задрожал: какое он имел право судить их, ведь не так уж далеко отстоит от соотечественников, ординарный во всём, а на фоне глазовской личности, глазовской музыки просто тля, букашечка невзрачная! И ежели возьмётся за этот труд, за это эпическое, новаторское по форме и содержанию музыкальное произведение, если взвалит на плечи сей крест, то лишь для того, чтобы осудить былую заносчивость свою, мнительность, фанфаронство собственного «Я». Вот – главное. Вот – вывод, урок наипервейший.