– Не заболели? А чем не заболели?
– Одной нехорошей болезнью.
Бен задумывался, полагая, что ему нужно угадать название загадочного недуга, и через минуту сдавался:
– А какой болезнью?
– Она называется звёздная болезнь.
– О-о-о! Звёздная – это какая-то красивая!
– Увы, сынок, звёздная – самая страшная болезнь. И вовсе не красивая.
– Да? – сощуривало глаза мальчика сомнение, как будто когда-то ему неверно объяснили значение простых слов.
– Страшная, сынок. И очень жестокая. Она лишает человека самого главного.
– А чего?
– Любви к другим, уважения, бескорыстия – много чего.
– Беско…
– Бес-ко-рыс-ти-я, – проговаривал по слогам Говард.
– А что такое, – спотыкался малыш и, собравшись, выговаривал с первого раза, – бес… ко… рыстие?
Отец одобрительно кивал, отмечая маленький успех.
– Правильно, бескорыстие. Это когда ты делаешь что-то не ради конфеты, а просто потому, что хочешь порадовать другого человека.
Бен снова озадаченно морщил чистый лоб.
– А почему нельзя делать что-нибудь, чтобы радовать себя?
– Почему же нельзя, можно. Но не всё, что ты делаешь для другого человека, нужно делать ради конфеты.
– А ради чего делать?
– Ради любви. Или ради искусства, музыки. Ради мамы, наконец.
– Я люблю маму, – жарко уверял сын.
– Конечно, любишь. А мама ещё больше любит тебя.
Какое-то время они шли молча, а когда на горизонте уже виднелась скромная витрина пекарни, Бен включался снова:
– Пап, а у тебя, значит, не будет этой звёздной болезни?
– Не будет, не сомневайся.
– А на что она похожа? – разочарованный невозможностью когда-нибудь увидеть её воочию, бубнил Бен.
– Ни на что не похожа, – поразмыслив, отвечал Говард. – Просто, кроме того, что тебя всё чаще начинают узнавать незнакомые, знакомые так же часто тебя не узнают.
Бен и спустя двадцать лет помнил этот разговор. И то, как блестела на июльском солнце серебряная седина продавщицы пирожных. Женщина смотрела на отца с благоговейной почтительностью и протягивала ему горячий бумажный пакет, от которого струился знакомый ванильный аромат.
– Для вас, как всегда, самые свежие, арти Грейси.
Отец признательно улыбался, расплачивался и прятал в тень шляпы ромбовидный шрам.
Тогда, пятилетнему, никто не говорил Бену, что глоритомия – операция по удалению тщеславия у новорождённых арти, освоенная медициной Ателиса много десятилетий назад, – не во все времена проходила успешно и в первые годы практики нередко разрешалась в холодящий, полный ужаса материнский крик.
В раннем Ателисе цифры, которыми исчислялись смерти младенцев после глоритомии, леденили воображение. Новая же история вовсе не знала трагических примеров. Едва в родильной палате впервые раздавался тоненький писк обладателя родимого пятна в форме полумесяца на правой стороне лба, дитя немедленно попадало