Умчался Григорий. А Назаров со стрельцами к вечеру проехали через темное село, у колодца воды холодной испили, и бросила на него там взгляд баба грудастая. Перекинулся он с ней двумя-тремя словами, но и их хватило, чтоб поспешить чуть ли не за околицей устроить стоянку, второпях распорядиться стрельцам бдить, караул выставить, а самому бегом – к вдовушке. Он уже узнал, что черный мор прошел по этому краю, выкосил многих, а особенно почему-то мужиков, вот и тоскует баба.
Тешил её Фёдор до полуночи, пока луна в окно не заглянула, и пока не сказала та, что после мора в здешних лесах волков и татей полно стало. Волки в селе всех собак поели, а разбойники не заглядывают в дома лишь потому, что забрали отсюда уже всё, что хотели. «Теперь у дорог крутятся, проезжих грабят».
Шевельнулась тревога в груди пятидесятника. Ну, как на стрельцов его нападут, на лошадей позарятся? А если что с ларцом случится?!
Оделся Федор быстренько, пустил своего гнедого с места в галоп, а все ж не успел. Последний из стрельцов при нем уже от воровской стрелы рухнул, другие зарублены оказались. И что обидно, разбойники-то – дохлый народишко, просто на спящих напали, потому и выгорело у них дело. Пятидесятник троих сабелькой достал, от макушки до пояса распластал с гнева, а четвертого заметил, когда тот через кусты на поле выскочил, вдоль реки помчал вскачь в сторону села. Конь под Федором и так в мыле, устал уже, как его шпорами ни подгоняй, может, и плюнул бы сотник вслед этому четвертому, да убегал тот с котомкой, в которой ларец был. Потому не жалел Назаров любимого своего скакуна. Догнал уже было вражину, да тот как сквозь землю провалился, едва в село въехал.
На окраине его Федор остановился. Непонятно было, куда скакать. Тихим ходом по единственной улице пошел, при луне, как филин, даже мышь замечая. Вот конь беглеца, уже без всадника. Куда тот мог подеваться? Прикинул, что один у него путь: дворами да садами к левой околице, а там балка, терном заросшая, в ней легко упрятаться, – это отметил Назаров еще вечером, когда со стрельцами к селу подъезжал. И рванул сейчас к терновнику.
Угадал.
Разбойнику, дурьей башке, затаиться бы в кустах, может, стрелец и проскочил бы мимо. Да нервы не выдержали, – вскочил, побежал. Федор его стрелой уложил – хороший был лук у Фёдора. Спешился возле тела разбойника, поднял котомку, – на месте ларец, только открытый. И нет в нем перстней.
Сел пятидесятник Назаров на желтый камень ракушечник, стянул шапку, соболем пот со лба вытер, задумался. Стрельцов не уберег, подарок восточных людей царю не довез – что с ним в Москве будет?
Скоро луна пропала за угрюмыми тучами, молнии засверкали, дождь пошел, а Федор всё сидел и сидел, ничего не замечая. Даже того, что вдоль изгороди крайнего к нему двора прошла, косясь в его сторону, худая высокая старуха. Вот наклонилась, подняла что-то с земли и исчезла в тени высокой дикой груши.
Крепко задумался Федор…
Ну вот и вся, пожалуй, присказка.
Ах, нет, конечно.