– Обязательно было тратиться на люкс?
– А что? Тебя это беспокоит? – озорная улыбочка появилась на его лице. Он подсел ко мне.
Тело встрепенулось россыпью холодной дрожи, когда Макс взял мою ладонь в свою.
– Я тоскую по тем временам, – разоткровенничался он. – Тогда все было проще. Мы радовались каждой минуте, проведенной вместе. Помнишь, как не хотели расставаться? Стояли у подъезда и не выпускали друг друга из объятий. Было прохладно, зубы стучали, а мы все не могли отпустить друг друга. Вот это были времена. Сейчас все по-другому. Нет той легкости… Жизнь изменилась, мы изменились. Скоро превратимся в ворчливых стариков и будем портить жизнь детям и внукам, – усмехнулся Саранский.
– Да уж, – я представила эту картину.
– Рит, почему мы тогда расстались?
– Ой, давай не будем об этом? Думаю, ты сам прекрасно помнишь. Да и вообще, прошла любовь, завяли помидоры, – я будто отошла от гипноза и вытащила ладонь из руки Макса.
– Но ведь всегда можно начать сначала.
Эта фраза будто парализовала меня. Я замерла, затаила дыхание. В памяти пронеслись наши ночные прогулки. Нежные руки Максима обнимали меня, губы ласково шептали слова любви. «Я люблю тебя», – сказанные им тогда три слова зазвучали в голове, будто Макс произнес их только что. Его голос забыть невозможно, стоит хоть раз услышать. Он как наркотик: хочется еще. Именно поэтому я до сих пор вздрагиваю, когда слышу этот тембр.
Саранский снова коснулся моей руки. Я посмотрела ему в глаза, не зная, что сказать. Мне были не понятны собственные чувства. Возвращение Максима выбило из колеи, лишило покоя. Сердце трепыхалось в груди, как насекомое, попавшее в паутину; в висках стучало. Тело сковывала дрожь, а во рту пересохло. Почему я ощущаю себя той восемнадцатилетней Ритой, которая боролась за свое счастье до последнего?
Как глупо! Те времена позади, любви больше нет. Аж восемь лет прошло с тех пор!
Максим сильнее стиснул мою ладонь, нежно поглаживая большим пальцем по тыльной стороне. Мы будто находились вдвоем в движущемся поезде. Мир, словно замер, сжался до размеров вагона. Я не сводила взгляда с лица Саранского, мысленно касаясь подушечками пальцев каждой морщинки, каждой родинки. Воспоминания затмили настолько, что я не заметила, как его губы оказались совсем близко. От поцелуя нас разделяли буквально сантиметров десять, которые мне хотелось сократить. Стереть ненужные границы. Мой рот приоткрылся навстречу губам Максима, но тут заскрипели тормоза, поезд дернулся и начал останавливаться… Я пришла в себя, словно очнулась от помутнения, и уставилась в окно. Там, за стеклом, уже рассветало, но мрачные тучи заволокли небосвод, предвещая дождь.
Двадцать часов наедине с Саранским показались вечностью. Он больше не говорил о прошлом, видимо понял, что эти его штучки со мной не пройдут. И ровно в час ночи мы сошли с поезда в Нижневартовске.
На улице оказалось прохладно, но снега не было. Я поежилась. Вскоре поняла, что дрожу не от холода, а от страха неизвестности. Совсем одна в чужом