И пока Задионченко вёл себя безупречно – с позиций «законов и обычаев» номенклатуры. Ведь его самого высунули: до назначения «на обком» он сидел в Москве, «на Совнаркоме РСФСР». И кем: Председателем Совнаркома! Своё выдвижение он расценил как «задвижение», но обижаться счёл делом неразумным. Понимал Семён Борисович, что угодил «из огня – да в полымя»: на «горячее» и даже «горящее» место, которое до него занимал враг народа Хатаевич.
А тут ещё пришлось учиться партийной работе, которой он не знал. И это незнание не могли компенсировать даже неуёмный характер и живой, некабинетный стиль работы. Человек оказался не только на «горячем», но и не на своём месте, хотя делал всё для того, чтобы оправдать доверие товарищей Сталина и Хрущёва. Поэтому он честно нёс груз партийного клерка, и не пытаясь играть в политика. Не высовывался, то есть. Нет, он, конечно же, «клеймил», «заверял» и «осуждал» – но твёрдо при этом знал, где, когда, как и в какой форме можно и нужно это делать. Только так можно было рассчитывать на то, что твой «персональный вопрос» не будет стоять нигде: ни у «стены позора», ни у другой – кирпичной. Вместе с тобой.
Леонид Ильич сработался с Задионченко. Сработался по причине отсутствия точек соприкосновения, не говоря уже о точках пересечения. Он как бы не существовал для Первого секретаря обкома: один не поднимался, а другой не снисходил. Высшей инстанцией для Леонида Ильича был отраслевой секретарь обкома. Дальше – «красный свет». Обидно – но это закон номенклатуры. И ещё: Леонид Ильич не был человеком Задионченко. Ни «ещё», ни «уже». Поэтому у него не было ни шансов, ни перспектив. И поэтому он рассчитывал на Грушевого. Грушевой – энергичный, амбициозный, перспективный. «Пробивной» мужик. И ему, конечно же, должны были понадобиться свои люди на всех «этажах». А Брежнев давно уже был своим для Грушевого. Как и Грушевой – для Брежнева.
У Леонида Ильича вдруг «прорезалось» чутьё на персоналии. Он «увидел» Грушевого и «не увидел» Задионченко. Не увидел, несмотря на различие в статусе обоих. Задионченко был мужик умный – и даже хитрый. Но он был один. За «Первым» не стояло никакой силы, даром, что выдвигал его Хрущёв, а утверждал Сталин. Хрущёв, пусть и не «сдавал» его, всё активнее присматривался к другим. Никите Сергеевичу нужны были свои люди. «Совсем свои» – не успевшие побыть ничьими другими. И хотя Задионченко «не был, не состоял и не привлекался», никаким боком не касаясь имён и дел Постышева, Косиора и Хатаевича, на чин «своего» он явно не тянул. Как итог: сейчас он был ничей – а, значит, никто в перспективе. Увы: «без друзей меня – чуть-чуть, а с друзьями – много».
А, вот, Грушевой – а через него и Брежнев – попали на заметку Никите Сергеевичу. Не «на карандаш»: под благосклонный взор начальства. Как итог: Семён Борисович заканчивался – а они ещё только «начинались». Задионченко