В общем, пойдём в ресторан. Там, наверное, Сибирцева увидим, или ещё кого-нибудь.
Пёстрый зал в ЦДЛ считался исключительно историческим местом: здесь на стене в каком-нибудь пёстром пятне обычной масляной краски можно было наткнуться на классическое назидание настоящего классика:
«О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки!».
На что в другом пятне молодые, но тоже не менее гениальные, тут же откликались:
«О, старики, держитесь стойко в тисках грядущей перестройки!».
Давно запечатлённые надписи редко возобновлялись или реставрировались, но всё написанное считалось официозом Пёстрого зала. Любопытно, что всё это сохранилось не тронутым при дружном окапитализировании Цэдээловского ресторана. Поэтому Шурочка могла вдоволь любоваться шедеврами советских мыслителей пера и кузнецов человеческих душ, регулярно собирающихся здесь для авантажных возлияний. Вечер в Пёстром зале тогда начался довольно чинно, но пропорционально количеству выпитого проявлялось качество художников слова. Им не надо было чувствовать настоящую сцену под ногами, когда вокруг столько свободных ушей!
Сначала пили всяк в своём углу по интересам, не очень-то досаждая другим. Потом, незаметно для себя и окружающих, художники слова повадились посещать другие столики и публично читать стихи вовсе не для того, чтобы их послушали, а только ради того, чтобы публично выступить и блеснуть на фоне не слишком выдающихся и блестящих.
Несколько столиков писатели сдвинули вместе, организуя тем самым уже не угол, а целый клуб по интересам. На другом конце зала тут же организовали другой клуб с другими интересами и запросами, куда и подсел Гиляров вместе с Шурой. Ещё через какое-то время один из классиков, встав в театральную стойку, выкинул правую руку вперёд, как достопамятный Владимир Ильич Ульянов-Бланк, и провозгласил взбаламутивший всех тост, возопив к литературной братии:
– Мужики! Земля горит! Я вам говорю, жиды Рас-сею продали! Всю по частям, я вам говорю!
– Смотри, – шепнул девушке Алексей. – Перед уважаемой публикой выступает тот самый Сергей Сибирцев. Хотя самая первая его фамилия была, наверно, не Литвинцев и не Братанцев, а Литвинзон или Брутерман. Красота!
Из другого клуба по интересам тут же переспросили, усиленно напирая на «р» и активно грассируя:
– Простите,