Уходящий из этого мира получает радость за то, что он успел здесь натворить. И забирают его потому, что какой-то энергией он уже накормил свою душу по уши, значит, пришло время учиться другому, делать что-то другое. А остающиеся здесь проливают потоки слёз о себе-любимых, здесь брошенных и несчастных. В любом случае: ни к чему устраивать праздничные, или же печально-рыдательные похороны, нарушая тем самым нечто большее.
Но с другой стороны, почему бы и нет? Ведь кто может указать Богу, каким устраивать праздник? Это же Его – Божий праздник! Хотя Он принёс Себя в жертву за всё человечество, но праздник, в человеческом понимании, остаётся всегда личным и неделимым.
И всё же, что я делал в гробу? Недаром же сказано: что невозможно человеку, возможно Богу. Такая штука может быть всего лишь Божественной шуткой. Вот только для чего? И для чего этот зал или вспомогательный придел, куда меня перетащили без всякого согласия, будто действительно загремевшего в Зазеркалье на тот свет? А, может быть, этот круглый зал с четырьмя выходами играет роль какого-нибудь католического чистилища? Но как же это совместить с православным храмом? Или все эти видения – продолжение ночного кошмара?
Подсознание автоматически старалось понять назначение невиданного раньше помещения. А, может, здесь, где оказалась моя душа, такой же храм, разве что немного позаковыристее, недаром на стенах среди иероглифов прилепились несколько чадящих факелов. Да ещё на самом видном месте красовался текст, написанный явно не иероглифами. Язык этот я просто не знал, но всё же попытался прочитать.
Написано было латинским шрифтом с явными признаками французского.
Вероятно, сложивший эти вирши стихоплёт проходил русскую школу стихосложения у Державина. Недаром долгое время, даже иногда по сей день вершители, то есть составители виршей, углубляются в такой деспотический материализм или метафизический реализм, что за одно прочтение написанного на стене или на заборе читателю памятник ставить надобно. В общем-то, этим страдали, страдают, и будут страдать все известные и не очень писарчуки, так что ничего удивительного в настенном тексте не наблюдалось. Вот только перевести не мешало бы. На русский сермяжный.
Curieux scrutateur de la nature entiere,
J’ai connu du grand tout le principe et la fin.
J’ai vu l’or en puissance au fond de sa miniere,
J’ai saisi sa matiere et surpris son levain.
J’expliquai par quel art lames aux flancs d’une mere,
Fait sa maison, lemporte, et comment un pepin
Mis contre un grain de ble, sous l’hamide poussiere,
L’an plante et l’autre cep, sont le hain et le vin.
Rien n’etait, Dieu voulut, rien devint quelque chose,
J’en doutais, je cherchai sur quoi lanivers pose,
Rien gardait l’equilibre et servait de soutien.
Enfin, aves le poids di l’eloge et du bllame,
Je pesai l’eternel, il appela mon ame,
Je mourus, j’adorai, je ne savais plus rien.[10]
Как