– Полудохлая некурящая женщина, мать ваша!
– Ну, заходи, коль не шутишь.
* * *
Ввалилась домой, как пьяный мужик в пятницу, споткнулась о порог, побурчала ругательства себе под нос. Дети суетились, болтали, делили что-то. В моей голове их перебранка зазвучала колоколами – рыкнула не по делу так, что стены дрогнули, даже разбираться не стала в сути. Замолчали, и тут в голове утихло и стало совестно. Извинилась, пожаловалась: плохо. Силуэт в зеркале подтвердил – плохо-преплохо. Пожалели, притихли, спрятались в свои гаджеты и больше в тот день носу не показывали. Видимо, отражение и впрямь было таким, что от него хотелось спрятаться.
Ползала по квартире, как карга: болят суставы, пальцы странно скрючивает, как у Бабы-яги. Так вот вы какие, руки-крюки! Даже телефон удержать не могу, роняю его, раздражаюсь. А вот ложку и вилку очень хорошо могу удержать – как влитые в руке сидят! Тошнота такая интересная – обычно, когда тошнит, есть не хочется, и мне сейчас тоже не хочется, пока не начинаю, а когда начинаю, то не остановить, ем и ем, как троглодит3
Холодильник этому очень поспособствовал – во-первых, в нем холодно, и стоять перед открытой дверцей оказалось сегодня не в меру приятно. Во-вторых, в понедельник он ещё ломится от продуктов, это к пятнице в нём мышь повесится, а пока есть из чего выбирать, но я не выбирала особо – натащила на стол всего, что приглянулось, и съела. Налопалась так, что дышать трудно, от пуза, которого пока нет.
Говорила мне мама в детстве: «Когда в голове непорядок, поешь, дочь, на желудок и оттянет». Не тот случай – теперь в желудке гнёт, и на душе от этого не полегчало, я «на минусе», а еще и боль – ломает, крутит суставы, как спать теперь? Но кто-то добрый по поводу сна за меня уже позаботился. С сытостью вместе слабость подкралась такая, что коленки подкосились, и упала в кровать. Не уснула, забылась, чтобы ночью снова вставать и бродить, обливаясь холодным потом, и падать через несколько минут без сил. Свинцовая тяжесть, ощущение, что вешу я полтонны, не меньше, тревожусь, отключаясь, как бы диван под таким весом не провалился.
Быть во сне получается ещё хуже, чем наяву. Там курилка, такая, как раньше в аэропортах наших была, – аквариум стеклянный, без вентиляции, где топор висит. В ней и курить не нужно – пару раз вдохнуть, и довольно, и вкуса, и никотина хватит на неделю вперёд. Но всё равно достаёшь сигарету и прикуриваешь её упрямо, потому что нужен ещё и свой собственный дым, чтобы в самые лёгкие, концентрированно, а не чей-то там, непонятно какой, чужой, разряженный.
Глаза режет, прикрываю их. Кто-то справа от меня шевелится, не вижу в дыму, кто это. Большой. Руку протягиваю – шерсть, жёсткая, маслянистая. Страшно и стыдно от того, что снова закурила, ведь не должна была, и от того, что кому-то чужому в шерсть забралась, тоже стыдно. Отдёргиваю руку, краснею, надеюсь, что в дыму меня никто не увидит, а тот, кто справа, мне говорит:
– Ты забудь, как не было. Тебе очень долго лететь