Живые не любят умирать. Маргарита Малинина

сказал Женя, стараясь, чтобы голос звучал ровнее и, по возможности, жизнерадостнее, но даже у смельчака Логинова это плохо получалось.

      Жуткая темень резала глаза, и я додумалась включить фонарик. Тоненькая желтая полоска света почему-то давала надежду на благополучный исход этого мероприятия, и на сердце ввиду этого немного полегчало. Ребята последовали моему примеру и тоже включили фонарики, видно, от волнения они, как и я, сперва забыли об их наличии.

      – Ну, вперед, – сказал Жека. – У нас очень мало времени.

      – Да ты что, а я и не знала! – не без ехидства заметила я ему, но мои слова оставили без внимания.

      Мы стали медленно обходить помещения первого этажа, заглядывая во все щели и дыры, светя себе фонариками и попутно снимая тонны паутины, преграждавшей путь. Первой нам попалась столовая: очень большое помещение; в центре был водружен длинный-предлинный стол, на котором стояли посеребренные подсвечники (и как это их еще не растащили местные? боялись проклятья?), в некоторых из них сохранились огарки свечей; на стенах висели большие портреты, посветив на них фонариком, я прочитала надписи – все подопытные неизвестного художника носили фамилию Варламовых. «Вот она, семейка чернокнижников», – хмыкнула про себя я. В углу громоздились доспехи, пыльные и несколько ржавые. Отвернувшись от них, я посветила на высокий, почти по самого потолка, сервант. Женька уже ушел вперед, а Паша по-прежнему толкался возле меня. Сервант радовал глаз выбитыми стеклами и закутанной в паутину раритетной посудой, отдыхавшей на его полках. «Она чудом осталась жива», – думала я про посуду, а затем и про ценность, которую она из себя представляет для антикваров, когда за моей спиной с диким грохотом что-то, звеня, посыпалось на пол. Я резко обернулась. Возле разломанных, по частям лежащих доспехов стоял Павел, специально повернув голову в другую сторону, свистя какой-то немудреный мотивчик и вроде как не имея ни малейшего отношения к произошедшему.