Брат не остановился и не одумался. После очередного инцидента его увезли в больницу с переломами и сотрясением. За ним ухаживала одна медсестра. Женщина неприметная, одинокая, годами старше брата. Она овдовела несколько лет назад, но по-прежнему носила траур. Чёрное ей очень шло и слегка молодило.
Выйдя из больницы, брат переехал к ней, перестал околачиваться у пивного ларька, но пить не бросил. Из жалости и соображений экономии она таскала ему в склянках из-под микстур и настоек медицинский спирт и подсовывала читать разные захватанные брошюры полуэзотерического-полуэротического содержания.
Под Новый год брат заявился со своей медсестрой в гости к родителям. Знакомиться и всё такое прочее как у людей положено – при галстуке, с шампанским и тортом. Они жались у дверей. На неестественно длинных, круто изогнутых угольных ресницах медсестры искрились подтаявшие снежинки. Одутловатая физиономия брата расплывалась в беспомощной блаженной улыбке.
Отец с порога обложил их матюками и взашей спустил с лестницы. «Чтоб духу вашего блудливого не было в моём доме!» Потрясая увесистым кулаком, на котором в сетях сизых узловатых жил синела выцветшая, в юности сделанная наколка – лучистое солнце над двугорбой волной, он строго-настрого запретил с ними общаться. Мать всхлипывала, судорожно теребя уголок кофты, а утром отправилась на квартиру медсестры, пока та была на дежурстве. Пошёл с ней и я.
Брат лежал на незастеленной кровати, на смятых бесстыдных простынях, насупленно слушая уговоры матери, больше похожие на причитания. Закашлялся, так, что в груди у него что-то заклокотало. Сел. Всунул босые отёчные ступни в розовые женские тапочки. Прошаркал по комнате из угла в угол. Закурил, по флотской привычке пряча в горсти огонёк спички. Тупо покосился на серый прямоугольник неба в незашторенном окне. И снова улёгся, с сигаретой в зубах, щурясь от змеящегося дыма, в нетерпении, когда же мать закончит и, опершись на колени, с тяжёлым вздохом встанет со стула, оправит шерстяную, давно потерявшую цвет юбку, ткнётся сухими губами в его щетинистую щёку, неловко сунет ему в кулак смятую трёшницу или пятёрку и мы в конце-то концов уберёмся восвояси.
Мать родила брата на седьмой месяц после свадьбы. Вроде как недоношенного. Отец ничего не спрашивал и назвал его, как и собирался, в честь прадеда – Афанасием. Но сильно хотел ещё детей. И они с матерью старались как могли. Долго, с лишком десять лет. И когда получилось и появился я, мать очень радовалась, что наконец угодила отцу и он оставит брата в покое…
Отца нашли наутро двадцать четвёртого февраля в парке отдыха. Он мирно сидел на снегу, привалясь к постаменту горниста. В распахнутом пальто и тельняшке, без шапки, с запрокинутой головой, запорошённой снегом, широко расставив худые длинные ноги, резко проступившие под заиндевелыми