Квадрат на доске стал еще чуть пустее, чем был. Одиночеством веяло из этого квадрата.
– И поместим в него птицу.
По суровости, с какою он нарисовал квадрат, казалось, он был способен лишь к прямым линиям – и вдруг с живостью и легкостью, одним росчерком нарисовал в углу прямоугольника птичку – естественно, в профиль. Студентка на передней парте хихикнула.
Это было первое допущение. На допущении, как известно, зиждется теория. И это было первое упущение – как, бедная, могла туда попасть?..
– Что в первую очередь нужно, чтобы она могла дальше существовать? – Он подождал, пробуждая мысль в аудитории, и сам ответил: – Воздух.
Сказав так, он протер пальцем окошечко в верхней стороне квадрата. Все вздохнули – словно туда со свистом вошел воздух. Птичка была спасена.
– Что дальше?..
И он пририсовал чашечку с водой.
Так он снабжал птичку всем необходимым, и ряд этот устрашающе рос и усложнялся. Как молодой Творец, предвосхищал он ее потребности, и они не кончались. Доска покрывалась уже несколько более сложными формулами, чем О2 и Н2О, с которых все началось, однако все еще недостаточно сложными, чтобы выглядеть наукой в современном представлении. Однако птичке было уже тесно в предоставленном ей объеме: она обросла утварью и семьею, – и все же это было единственное место, где еще можно было хоть на жердочке посидеть, потому что весь объем, предоставленный лектором ей для жизни (такой сначала пустой и маленький на огромной и пустой доске), был теперь окружен, стиснут, сжат со всех сторон формулами ее бытия; там, во внешнем пространстве, развивалось отрицательное давление недостаточного знания жизни… и где-то уже далеко позади осталось радостное библейское начало: воздух, вода, пища. Наука начинает с того, что действительно сложно и невозможно постичь, – с начала – оставляет его где-то на дне начальной школы в виде аксиом и лемм и заканчивает всего лишь тем, чему может научиться любой доктор наук.
Однако уже давно никто и не начинает с начала. Чтобы успеть выбиться в большие узкие специалисты, надо, не задумываясь, начинать с как можно более далекого продолжения. Меня растрогала эта лекционная попытка осмыслить – лектор словно и сам удивлялся и что-то для себя находил в этой редкой возможности. Специалисты склонны всех подозревать в заинтересованности своим предметом (прием «увлеченности», давно отработанный в романах о науке) – это трогательная и жалкая нагота комплекса. И пока его не слушают студенты, а студентки механически пишут, а я размышляю о лестном для него сходстве с предметом изучения (в том банальном смысле, как хозяева похожи на своих собак), пока мы отвлекаемся и не слушаем его, он незаметно переходит границу общедоступного, общеизвестного, очевидного, завесу которого он было приоткрыл, и вступает в область специальных знаний, в частную раковину специалиста, в экологическую нишу самой экологии – и мы не слушаем его уже не потому, что отвлеклись, а потому, что уже не понимаем, опять пропустив