Пока не очнулся однажды дома, весь в крови, с этим ножом в руке.
Теперь он всё знает, теперь он понял, что произошло – он сошёл с ума. Та кровожадность, что была только в них трёх, или в целом русском народе, не важно – она вырвалась на свободу.
«Нет ничего страшнее дикого русского бунта» – так, кажется, сказал Пушкин, однажды, лично посмотрев на последствия бунта крепостных в каком-то российском имении, где в живых не осталось даже дворовых псов. Довели людей до белого каления, до момента, когда страх перед каторгой, перед наказанием от власти, вдруг отключился. И палеолитная жестокость вылилась так, что смела всё на своём пути…, да, занимался он историей немного, знал кое-что об истории человечества. Палеолит этот…, если бы вторая мировая, прошла по сценарию обычных будней раннего палеолита, погибло бы не 100 миллионов человек, а 2 миллиарда как минимум.
Как бы там ни было, всё то, что он считал снами, галлюцинациями, таковыми не являлось.
Что же случилось тогда, в тот день?
Они снова припёрлись под окна дома, может даже те самые. Играла музыка, лихо отплясывали молодые парни, выкрикивая оскорбления и слова на родном языке…, и снова очень хотелось выйти на улицу с ножами в руках. Да так, что он тихонько подвывал глядя на ножи – он вытащил их, положил на стол. Пот катился по лицу градом – жажда устранить источник шума и страх получить срок лет на 15, боролись в его душе и страх побеждал. Почему-то, никогда, буквально ни разу, он не ощутил страха, в том плане, что ведь там не гопники с дистрофичной внешностью. Там сильные молодые ребята, которые будут защищаться…, или с воем ужаса побегут прочь, как только начнётся серьёзная игра, с кровью и мёртвыми телами? Как же сильно хотелось оставить на том асфальте хоть парочку таких тел…, сильно изрубленных…, что бы кровь текла по рукам, лицу…, что бы кровь была тёплой, что бы капельки попадали на губы…, что бы наступила тишина, и тихий ветер напевал о свершившейся справедливости…
– Всё-таки, маньяк. – Грустно прошептал он, глядя на кучку смятых предсмертных записок.
Да, сосед у него тоже не прочь был бы убить тех, кто отравлял жизнь этому дому. Но вряд ли в его разуме имелись мысли о крови текущей по лицу и рукам и радостное возбуждение от таких мыслей. Маньяк. Он точно маньяк. Возможно страшнее всех, что были когда-либо. Ведь ему не важен сценарий, главное – убить. Лишь одно играет роль – жертва должна быть повинна. В плохом поступке – убийстве, изнасиловании, включении громкой музыке, грубом высказывании в адрес женщины, в том, что незаметно размазала козявку по стене дома, да хоть в чём-нибудь, за что можно убить. И он был абсолютно чужд расизму или сексизму – можно женщину, не принципиально, можно чурок, можно русских или негров, к тому же, негра было бы даже интересно убить – ведь он ни разу их ещё не убивал. А убивать, на самом деле, ведь можно буквально за всё, причину найти