на полу и принялся укладывать туда деньги. Завернул все в кофту, спрятал на пол, на то место, где недавно стоял за портьерами, и сам встал рядом, поскольку выбежать с деньгами из спальни уже не представлялось возможным. Да и вообще, сейчас, оглядываясь назад, я и сам не могу понять, зачем я это сделал. Ведь понимал, что Нечаев, обнаружив пустой сейф, первое, что сделает, это начнет метаться по дому в поисках вора. Мне бы прихватить несколько пачек, и все, и тогда бы ничего не случилось, ни-че-го! Или надо было выбраться из спальни через распахнутое окно. Но я побоялся, что не смогу так быстро и ловко все это проделать, боялся зацепиться ногой о высокий подоконник и растянуться на глазах хозяина дачи, рассыпав украденные деньги… Поступок наиглупейший, словно продиктованный мне самим дьяволом, сидящим во мне и только и поджидавшим подобного случая. Я никогда прежде ни у кого ничего не воровал, считая это отвратительным, недостойным порядочного человека, каким я себя до этого дня считал. Но то, с какой легкостью я забрал все эти деньги, убедило меня в обратном. Получилось, что внутри меня сидел вор. Он дремал до поры до времени. Вероятно, мне потребовалось всего лишь одно мгновение, чтобы увидеть свое будущее с этими деньгами: залитое солнцем ровное шоссе, по которому я мчусь навстречу теплому ветру истинного счастья. Хотя, возможно, подсознательно мне хотелось причинить боль моему сопернику, мужу моей любовницы, к которой я относился с большой нежностью и жизнь которой представлялась мне полной обид и унижений, исходящих от неверного и остывшего к ней мужчины.
Я сделал это и стоял за плотными шторами, обливаясь потом страха, придавленный содеянным, онемевший, парализованный, понимая, что в любую минуту меня могут обнаружить и наказать.
Дверь распахнулась, Герман вошел в спальню, правда, больше не насвистывал и не напевал. Вероятно, в ту минуту он был вообще далеко от дачи, его мысль унеслась туда, куда ему следовало отвезти эти деньги. У него были свои планы.
Он остановился перед пустым сейфом и окаменел. Я видел лишь его спину. Напряженную, как мне показалось, спину. Потом он ахнул, застонал и тяжело, с жутким грохотом упал на пол.
Я стоял и смотрел на распростертое в нескольких шагах от меня тело, еще не подозревая, что Герман уже мертв. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я решился выйти из своего укрытия. Я подошел и посмотрел ему в лицо. Глаза его были полуприкрыты и застыли, остекленели. Я опустился рядом с ним и взял его за руку, чтобы прощупать пульс. Мне не верилось, что он умер. Вот так, быстро. Вероятно, у него было слабое сердце, но я об этом не знал. Да даже если бы и знал, что с того, разве я поступил бы иначе? Мне вообще тогда показалось, что я – это не я, что я по-прежнему стою за шторами, а это кто-то другой, живший во мне, сейчас держит руку покойника. Так не должно было случиться. Ничего такого, тем более криминального, уж точно не должно было быть в моей жизни.
Мне бы тогда выложить деньги из кофты и вернуть в сейф, но я не смог этого сделать. Подумал, что никто, кроме Людмилы,
