Он не прекращал работы даже на постоялых дворах, останавливаясь на ночлег. Для визита к герцогу Людовико Сфорца Моро, чтобы прибыть к нему не с пустыми руками, – а как он обещал в письме, отосланном с Джорджом Мерулой, – Леонардо делал эскизы к памятнику Дома Сфорца: бронзового Колоса Коня. Заранее, в уме, он рисовал себе картину разговора с герцогом Людовико, помня наставления виконта Оспелле о том, кто он такой, как с ним разговаривать и чего опасаться при разговоре. И всё-таки прежде, чем отправиться в замок герцога, Леонардо решил заглянуть к своему давнему другу детства Галеотто Сакробоско и у него расспросить, что из себя представляет правитель Милана и Ломбардии, взявший на себя эту миссию ввиду того, что их законный правитель, его племянник Джан-Галеаццо, был ещё совсем мал для престола. Ему было всего двенадцать лет, поэтому, взяв над ним опекунство, его дядя, герцог Людовико, стал временным правителем Ломбардии.
Миновав городские ворота, Леонардо расспросил берровьеров, где в Милане находится рынок Бролетто, и направил коня к центру города. Галеотто Сакробоско жил в окрестностях рынка Бролетто в доме знаменитого миланского пекаря Амброджо Гурильо, чья выпечка поставлялась к столу самого герцога Людовико Сфорца и вельможам всего миланского Двора. День был в самом разгаре. Солнце пряталось за тучи и щадило городских жителей, не давая им мучиться от его жарких лучей. Люди занимались своими делами. Кое-кто из них, в особенности хорошенькие девушки, заостряли на нём внимание – да и как не заострить на таком могучем красавце, восседавшем на статном коне? И Леонардо отвечал им улыбкой.
У рынка Бролетто на площади возле рыночной часовенки Сан-Джовани собралась большая толпа народа: праздновался день Великомученика Георгия. После долгой праздничной службы, проведённой во всех церквях, люди соревновались в силе и ловкости. Спешившись, Леонардо, ведя коня под уздцы, пробился сквозь толпу к центру площади и залюбовался игрищами миланских горожан. Тут были и фехтовальщики на деревянных мечах; силачи, поднимающие тяжести; борцы; бегуны и метальщики копий. Особенным видом соревнований, в котором могли принять участие все собравшиеся на праздник миланцы, – его придумали патеры Апостолической Курии – было подбрасывание монетки в кампанилу часовенки Сан-Джовани; та монетка горожанина, что звонко ударялась о колокол в кампаниле, возвращалась её владельцу вместе с прощением ему грехов; те же монетки, что не достигали колокола или же бились о него беззвучно, отправлялись в казну Апостолической Курии. Глядя на всю эту толчею, Леонардо чувствовал, как у него – за долгое время тяжёлых переживаний – в душе впервые появилось ощущение лёгкости и весёлого настроения. У него не было желания принимать участие в празднике, он просто стоял и наслаждался гомоном толпы, ставшей для него после долгих лет уединения и затворничества, волнующей стихией его собственного возрождения. Он слушал её разнообразный гул, как прекрасную музыку, и вдохновлялся её радостью. Никто из окружавших его людей его не знал, и это обстоятельство ещё больше радовало Леонардо.
Постепенно, заражаясь неистовством толпы, он стал невольным болельщиком соревнующихся, и с каждой минутой его голос в людской толпе становился громче и громче… Один из борцов – молодой рослый парень, полного телосложения; в облачении шкур и маской «головы минотавра» – заметил его в толпе и пригласил на поединок, но Леонардо отказался. Людские возгласы ободрения, а также насмешки по поводу того, что он такой высокий и здоровый, но боится вызова, никак не повлияли на его решение: к ним он остался глух. Внимание Леонардо в этот момент было приковано к маленькому оборванцу лет пяти, пытавшемуся украсть монетки у подбрасывающих их людей к колоколу кампанилы часовни Сан-Джовани. Юркий мальчуган сновал под ногами взрослых, как напуганный в поисках убежища муравей; и при этом он ловко воровал монетки, упавшие на землю прямо из-под носа рыночного викария, собиравшего их для казны Апостолической Курии. Он делал это так ловко, что Леонардо от души хохотал. Однако не все были так веселы от проказ мальчишки, как он, и не все забавлялись его воровской отчаянной ловкостью. Один из горожан, по виду похожий на банковского клерка со злобным лицом изуродованного судорогой зависти, – по-видимому, именно по этой причине он пришёл к часовне Сан-Джовани, чтобы вымолить у Святого прощение за разъедавший его грех, – он с такой силой схватил за руку маленького воришку, укравшего у него монетку, что тот заверещал от боли, как придавленный котёнок.
–– Вот он, маленький плут! – радостно засмеялся «завистник», слушая тонкий крик мальчугана. – Сейчас приставы Джустиции надают тебе палок по рукам!.. Отобьют охоту к воровству!
Толпа всколыхнулась от крика ребёнка: кто-то был солидарен с «клерком»; а кто-то требовал от него, чтобы он не мучил голодного мальчишку и отпустил; приставы Джустиции уже направлялись к пойманному воришке. Леонардо омрачился, предчувствуя, что сейчас грозит маленькому нищему оборванцу. Он уже хотел было заступиться за малыша, но тот сам, укусив «клерка» за палец, вырвался из его рук и бросился через площадь наутёк. Однако и тут мальчугана поджидала неудача: он был схвачен тем самым борцом-здоровяком в маске минотавра, бросавшим вызов