Бабушка фыркнула:
– Тогда, прошу любить, у лукоморья дуб зелёный.
– Тоже ведь самоубийца.
– В каком-то смысле – да, – согласилась бабушка.
– «С тех пор как экзистенциалисты открыли, что человек смертен, нас уже трудно чем-нибудь удивить», – согласилась и я.
В полном согласии мы примолкли. С бабушкой легко молчать. Она столько помнит! «Сначала трижды подумай, а потом промолчи».[2] Это про неё.
Я успокоилась. Учебник подождёт. А пока напишем новую сказку.
Через полчаса.
– Бабушка, дай совет: как очистить нашу страну от скверны?
– Элементарно. Надо закрыть границы и открыто разрешить психоаналитические пытки. Все уедут.
– Как же все уедут, если закрыть?
– Как положено.
Вот и поговори с ней. Она дожила до сладостных лет, когда может не объяснять, не повторять и не оправдываться. Мне кажется, иногда бабушка смеётся надо мной.
– Ну что ты, какой смех! – обижается бабушка. – Вот тебе сколько лет?
– Ну… – отвечаю я. – Сорок плюс-минус десять-двадцать…
– А мне, скажем, восемьдесят. Или девяносто. Не меньше. И я не бегаю на свидания. Представляешь, сколько времени освободилось?
– Да. Вполне. Представляешь, если бы ты была моя законная, родная бабушка? – мечтаю я.
– Это ни к чему. Обойдёмся лестничной близостью. Люблю соседей.
– Бабушка, дай чаю, пожалуйста.
– А ты попроси, как следует.
– Опять историю рассказывать? – волнуюсь я. – Надоело!!! Доколе! Я не могу каждый день!
На всякий случай картинно багровею лицом.
– Не вопи. Тебе работать надо непременно. Работники словесности не имеют права простаивать. Отсохнет – и всё. Вон Горбачёв по радио «Свобода» выступает. Работает. Представляешь? Бывший генсек – по вражеской станции. А ты хоть у меня выступи, не ленись.
– Ты начни, я после, – прошу я.
– Я очень много знаю. Ты уснёшь.
– Поговори о политике – на ней проснусь.
– Не-ет. О политике с тобой опасно, ты нервничаешь, и чай разольёшь.
– Бабуль, меня уже никто не опекает, никто не холит, не лелеет. Я всем кажусь неисправимо взрослой. Даже Петру моему. Так хоть ты! Отдушина! одна…
– Ты плачешь каждый раз. А я тут вытираю, – она кольнула меня серыми, с проголубью, испепеляюще молодыми глазами. – Ну ничего, будет тебе восемьдесят, когда ничего дорогого, кроме воспоминаний…
– Ну не прикидывайся, ну хватит, я больше не буду.
– Рассказывай, – повторила бабушка и погасила всполохи очей.
У неё цвет радужек зависит от настроения. Серые – сталь, холод, тишина, безразличие, покой. Голубые – радость, хмель и душевность. Всё это я изучила. Но вот смешанные глаза – я не всегда понимаю, поскольку процент оголубления серого круга всегда разный. Один раз посмотреть в её голубеющие глаза – это незабываемо! Иногда