Москва была богомольна. У Иверской в душном полумраке горели тысячи свечей и было тесно от толп молящихся… С Воробьевых гор весь город сверкал – горели на солнце золотые купола московских церквей без числа.
Но такую Москву я увижу потом. В тот приезд я её не увидел.
И теткины письма остались не переданными, у нас были другие занятия.
Утром мы позавтракали и отправились, к моему изумлению, в дорогой магазин цветов. В большом тазу плавали бутоны орхидей. Они стоили гроши. Нечаев купил два бутона и украсил ими наши сюртуки.
Оглядел меня.
– Ну хорош, до чего же хорош! Вот такой ты нам нужен…
Он привел меня в какой-то совершенно кривой переулок. Пришли в большой доходный дом. Дом состоял из крохотных квартир-клеток, хозяин сдавал их студентам. Это было огромное общежитие студентов…
Постучали в одну из квартир. Открыл совсем небольшого росточка молодой человек, тоненький, очаровательно смущающийся, с премиленьким личиком. Очень он походил на хорошенькую барышню. Помню, он был в потерявшей цвет когда-то синей рубашке и в поношенных брюках, заправленных в болотные сапоги. Но тоже с бутоном орхидеи в кармане рубашки.
Бутон, как я узнал потом, – это пароль.
В крохотной комнатке можно было задохнуться от запаха дешевого табаку.
– Ну и накурено у вас. Дрянь вы люди, себя убиваете, – сказал Нечаев.
– Только что кончили заседание. Если хотите чаю, у нас нет. Все выпили и колбасу съели… пока заседали, – сказал «барышня».
– Ну и к чему пришли?
– Ни к чему не пришли. Только чай выпили… Впрочем, я против. Но он хочет сделать и сделает. – И «барышня» кивнул в сторону окна. Там сидел белобрысый, худой, какой-то нескладно высокий молодой человек с жидкими длинными волосами.
На протяжении всего разговора он хранил совершенное молчание.
Нечаев сказал «барышне»:
– Не понял – чего ты боишься? Ведь ты организацию создал, чтоб сделать это.
– Я не за себя. Меня он никогда не выдаст. Хватать невинных будут. Разгромят студенческие организации.
– Так это же славно. Больше ненависти будет. Только ненавистью к власти страну разбудить можно. Больше репрессий, больше казней – вот что нам нужно. Кровь для Революции – как удобрение. Быстрее всходы.
– Да, много кровавой работы будет у грядущей Революции, – засмеялся «барышня». – Меня сестра на днях спросила: «Сколько людей придется истребить в Революцию?» – все с той же застенчивой улыбкой добавил он.
– Надо думать о том, скольких можно будет оставить, – усмехнулся Нечаев.
Заметив испуг на моем лице, «барышня» нежно засмеялся:
– Совсем молоденький твой товарищ.
– На совсем молоденьких – вся надежда, – сказал Нечаев. – После двадцати пяти они остепеняются – дрянь люди.
– Да, людей после двадцати пяти нужно убивать, – вздохнул «барышня». – Слыхал, что вы очень богатенький, юноша? –