Квартал. Прохождение. Дмитрий Быков

я видел, кроме тех, кто не дожил. Умерла от туберкулеза самая умная, как уверяли все, хотя про недоживших всегда так говорят, – Женя Шток. Она, умирая, завещала себя медицине, для исследований. Об этом говорили с благоговением. А тетя Леля работала инженером, вот я вспомнил, на авиационном заводе. Она умела так двигать головой, как делают в индийских танцах: не качать, не кивать, а как-то так ее перемещать на шее из стороны в сторону. Я до сих пор так не умею. Тетя Леля была, вероятно, самой язвительной в этой компании, они с моей матерью очень на этом сходились и даже вместе однажды ездили в Сочи и там бомбардировали записками самого толстого купальщика, имевшего у них кличку Человек-лягушка – если ничего не путаю – за выпученные глаза и зеленые трусы. Они ему назначали встречи в беседке и подписывались «Жанна Кошкодавленко». Что удивительно, он приходил, и они, глядя на это, ухохатывались в кустах.

      Тетя Леля была одинока, замужем не была, детей не имела, но активно воспитывала племянницу Машу, мою ровесницу – где теперь эта Маша? Она все обещала мне ее показать, нас познакомить. Судя по описаниям – большие глаза, курносая, рыжая, – эта Маша мне очень подходила, но видите, какая штука, судьба нас развела. Меня тетя Леля любила, а я ее в детстве не очень. Я даже говорил – разумеется, только в кругу семьи, – что если бы дарил всей этой компании шарики с картинками (тогда были воздушные шарики с рисунками, воробей там, допустим, или зая), – что вот всем бы я подарил цветные и с птичками, а тете Леле черный и с пауком. Лет пять мне было. Я был не прав, конечно, и полюбил ее впоследствии – за язвительность, ум, хорошее отношение ко мне и прелестную, несколько кошачью манеру острить. У нее и голос был слегка мяукающий, и глаза кошачьи. Однажды, помню, когда она у нас обедала, уже мне было лет восемь, я полез своей ложкой в общую миску с, насколько помню, квашеной капустой.

      – Тебе это разрешают? – ядовито спросила тетя Леля.

      – При вас – да, – честно сказал я. Я вообще был мальчик еще небитый жизнью и достаточно прямой в высказываниях.

      – Молодец, – сказала она, – нашелся.

      Собираться – это тогда была целая культура: по советским праздникам, чаще на дни рождения, и всем было о чем говорить и что вспоминать. Еще вот помню из той газеты: «Ростислав Сергеич Терский вид имеет очень зверский». Он стал потом генералом, а тогда, в конце 20-х, всегда ходил на диспуты Маяковского, даже написал воспоминания об этом, сданные им в какой-то архив. С Маяковским я таким образом знаком через одно рукопожатие.

      Тетя Леля любила литературу, и у нее хранилась с войны книжечка Симонова «С тобой и без тебя». На его творческом вечере в 77-м, кажется, году, в Останкине, она подошла и попросила у него автограф – кажется, она была единственной, кто пришел с той книжечкой; и он воскликнул «О! Откуда это у вас?!» – и с радостью расписался. Странно, что эта книга о давно прошедшей и, в общем, трагической любви вызывала у него радостные воспоминания, другой бы постарался забыть, но он, вероятно, понимал, что это лучшее из сделанного.