Якутск. Восьмидесятые годы глухого социализма, заиндевевшее от шестидесятиградусного мороза здание аэропорта.
В предпоследний перед такими морозами день самолеты успели сюда привезти около двухсот человек, улетавших отсюда дальше местными авиалиниями по бескрайним просторам Якутии, но при шестидесяти градусах, бортам запрещалось подниматься в воздух.
Экипаж до лучших дней отвезли в гостиницу, а этих куда везти?
Две сотни человек привычно – не первый раз – маялись в аэропорту: кто на полу, расстелив под собой шубы и овечьи полушубки, кто – о, счастливчики! – в изодранных дерматиновых креслах.
На особом положении, на снятой двери в туалет, положенной на подлокотнике двух сломанных кресел, возлежал Шурик, ожидавший рейса в один из поселков заполярного круга.
Особое его положение было обусловлено двумя причинами: во-первых, он первым догадался снять дверь одной из кабин туалета, где стоял до основания разбитый унитаз. Пользоваться унитазом было нельзя. Однако, никто, кроме Шурика, не догадался, что дверь здесь была ни к чему!
Во- вторых, Шурик играл на гитаре и пел песни. Пел красиво. Песни, не популярные, авторские, никогда не слышанные этими северными, оторванными от цивилизации людьми. Знал немало. И вокруг него за эти мучительные дни скопились десятки слушателей, которым неожиданно и бесплатно выпал этот содержательный концерт. Это небольшое сгрудившееся возле него сообщество в общий круг выложило свои припасы – колбасу, хлеб, консервы и конечно – а куда денешься – водку, и жили уже четвертый день счастливой семьей.
В отличии от окружавших его бывалых северян Шурик впервые в своей заполярной жизни возвращался из отпуска с материка – так здесь называли всех, кто находится за пределами Якутии, – в свой заполярный поселок.
Он приехал туда три года назад, учителем в школу, как и все гонимые за длинным рублем, ну и за экзотикой, конечно.
Однако, как он узнал, учитель особо длинных рублей не зарабатывает. А вот на рабочих профессиях – зарабатывали. И чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, Шурик, наплевав на свое высшее образование, подался на прииски.
Определили его в авторемонтный цех, чинить ломающиеся каждые два дня главные машины прииска – бульдозеры.
Девушку, надо сказать, он не сразу заметил, хотя столкнулся с ней нос к носу. А заметил только какие-то необыкновенные лучистые, искрящиеся, как морозный снег глаза.
– Привет! – от неожиданности сказал Шурик, – ты кто?
– Вы всегда в туалете знакомитесь? – засмеялась девушка. И жалобно попросила – пустите, пожалуйста. Очень хочется!
– Ладно, – сказал Шурик, – я тебя здесь подожду.
– Не надо, – покраснела девушка, – Мне не удобно будет!
– Я отойду, – пообещал Шурик, – Шурик ждал у умывальника. Девушка вышла.
– Я Шура! – сказал Шурик, – А ты кто?
– Я Раечка! – сказала девушка, безо всякого желания знакомиться.
– Вот, прямо – Раечка? – удивился Шурик.
– Меня так зовут.
– А я вот там, в том углу, – песни пою. Слышала?
– Слышала, – сказала Раечка.
– И как тебе? –
– Мне нравится.
– Тогда пойдем ко мне. У меня там кровать двуспальная!
– Я видела, – засмеялась Раечка – односпальная.
– Все равно. Я потеснюсь, – пообещал Шурик.
– Пойдем, – неожиданно согласилась Раечка – а то я на полу спать не умею, а на кресле неудобно.
Шурик привел Раечку к себе. Удобно устроил ей рюкзак под голову. Снял с себя полушубок, заботливо укрыл.
– Это моя жена! – объяснял он недоуменно смотревшим на это товарищам по несчастью.
Раечка удивленно взмахнула ресницами, но ничего не сказала.
– Да? – спросил кто-то – А где же ты ее до сих пор прятал?
– В туалете, честно ответил Шурик.
Раечка перенесла вещи, было освобождено некое пространство для ее пребывания.
Раечке все нравилось. Она впервые была на Севере, летела к подруге, которая, как потом оказалась, жила и работала неподалеку от того заполярного поселка, где обитал Шурик. Неподалеку – это примерно, шестисот километров, но для Якутии это не расстояние. От Якутска до этих мест было полторы тысячи.
Подруга была у нее на севере давно, работала завучем в школе и сманила Раечку, которая в своем Зауралье только начинала учительскую деятельность, испытать северное счастье и надбавки.
Но сейчас, сидя, а ночью и лежа рядом с Шуриком, она вообще забыла, зачем она здесь и куда летит.
Не влюбиться в Шурика было нельзя. Он пел. А сейчас, когда он пел только для Раечки, вкладывая в текст и ноты все, чем он только мог очаровать девушек, он был прекрасен. Если бы он только остановился хотя бы на час, волшебство бы отступило,